Б/Н

Глава 11
Москва, 1990е


Однажды Антон с предками засиделись прямо очень допоздна. Почти до утра. Я подслушал, как Антон с пеной у рта говорил:

- Да ребят, я готов рубашку последнюю продать, но дело верное. Я прямо у своих ребят на складе узнавал - они готовы любые деньги платить за погрузчики. Я же там подрабатываю - один сраный бэушный японский погрузчик экономит кучу денег и времени на складе. - Антон выдохнул. И Сашка (ну вы его знаете) - он сейчас во Владике сидит - организует нам эти погрузчики.

Слышно через кухонную дверь было, как мои предки тяжело дышат.

- И чего ты хочешь? - сказал отец

- Ты к чему это? - вторила ему мама

- Слушайте, нужно семь тыщ баксов на первый погрузчик, его мы сдадим минимум за пятнашку. Дело верное!

- Да где же мы их возьмем?

Все дружно закурили, аж из щелей потянуло дымом. Тяжелая пауза повисла на кухне. Было слышно, как разлили по стаканам и молча чокнулись.

- Ребят, придумайте, где достать денег, я все остальное беру на себя - Антон откинулся на скрипучем кухонном стуле. И наверняка выпустил дым в потолок. Такой стул на кухне был только один, поэтому я очень живо представил его движение, он часто так делал - прибыль пополам. По рукам?

Мне очень хотелось спать, но любопытство прилепило меня к кухонной застекленной двери.

- Антон. Как ты себе это представляешь? - отец, как всегда, как штормовой якорь, пытался разрулить ситуацию. - я получаю долларов 200 в месяц со всеми подработками, Маша от силы 400. Откуда 7000?

Антон долго молчал и курил под сверлящими взглядами собеседников, потом нехотя выдавил:

- Ребят, ну у вас на вашу большую семью как минимум 2 квартиры и одна неплохая дача.

Слышно было, как насупились мои предки.

Антон, как всегда ушел к утру, когда забрезжил рассвет. Несколько дней мои предки ходили задумчиво глядя в скрипучий паркет сталинской высотки. Тихо вечерами гоняли чай с клубничным вареньем с дачи, заботливо сваренным бабушкой Зоей. Громко обсуждали что-то с Антоном по телефону. Меня отправляли с кухни в мою комнату раньше обычного.

Наконец предки развеселились. Обстановка в доме прямо поменялась. В какой-то момент к нам приехал Антон, предки меня особо не стеснялись меня - они ударили по рукам и выдали ему 7000$.

Позже я понял, что мама взяла их в долг у своего пройдохи-шефа.

 

Глава 12
Дневник, р. Алдан, 1930е


Вечерами мы часто болтали с Андреем. Как и обещал, рисуя схемы на снегу, я на пальцах объяснял ему базовые понятия строения речных долин, аллювиальных толщ, гидродинамику – основу теории россыпей. Надо сказать, Андрей сильно отличался от большинства членов экспедиции – он с удовольствием слушал, вникал и достаточно хорошо схватывал информацию и пока мы ехали на санях днем пытался применить полученные знания, закрепляя их. Однако постепенно мне становилось все более очевидно, что ему недостает базовых школьных знаний. О чем я ему и заявил в какой-то момент. Он развел руками:

- У нас в деревне была трехлетка, я был приписан к ней. Но разве ж у меня было время туда ходить? Да и учитель был – сам ЦПШ только закончил. Слава богу писать – считать выучили – и на том спасибо, рубли с копейками складывать умею, да магазин от кабака отличаю! – засмеялся в своей манере Андрей.

Дабы не оставаться в долгу он часто рассказывал о своей прежней жизни. Родился он четвертым ребенком в зажиточной крестьянской семье на юге Рязанщины, где уже распространены тучные черноземы. Отец по наследству получил кузницу, кузнечное мастерство и впитал с молоком матери трудолюбие и усердие. Всю зиму он починял инструмент и подковывал лошадей окрестным жителям – люди из окрестных сел и хуторов шли к нему непрерывной вереницей, поскольку слыл отец Андрея отличным мастером. Летом забот прибавлялось, нужно было обрабатывать свою землю, но не успевало все их большое семейство за всем хозяйством – нанимали батраков для покоса и вспашки. Первая Мировая миновала семью Андрея – кузнецы были нужны на селе и отца его не забрали на фронт. А вот после Революции Рязанщину затрясло. Семья их сразу же была причислена к кулацким, поскольку нанимали они батраков, и излишки были, да и кузница – считай мастерская с подмастерьями.

Отец Андрея тут же люто возненавидел коммунистов и их приспешников. И был совершенно не одинок в своей деревне – наверное не менее половины были настроены враждебно к новой власти. Сначала приехали комиссары с агитацией и сняли с них «сливки», как выражался отец, - разжалобили рассказами о бедных голодающих беспризорниках сердобольную мать Андрея. К тому же она была на сносях следующим ребенком.

Потом приехала продразверстка с комиссарами при наганах и уже силой забрала «излишки». Кто и по какому принципу считал эти излишки – непонятно было никому. Крестьяне зароптали. Следующую продразвёрстку деревня встречала исподлобья, хмуро. Когда объявили, что остается только пайка для работающих людей, народ зашумел – что же вы ироды делаете, теперь наши жены и дети есть вообще не должны? Словом, ночью собрались мужики со всей деревни, да и подняли всех комиссаров на вилы, да и забрали все зерно обратно домой, а нечисть эту под оврагом-то и прикопали.

- Я-то уже не такой малец тогда был, пацан можно сказать, хорошо помню, как все происходило. Вся деревня радовалась, мол прогнали проклятых супостатов, заживем теперь. Оно и понятно – информация до нас долго доходила, оторваны мы сильно были от того, что вокруг происходит. Но не прошло и недели, как вместо продразверстки приехал целый отряд, как они себя называли, красноармейцев. Все вооруженные до зубов, с пулеметом. Начали вынюхивать. – Андрей тяжело вздохнул, провел рукой по бороде. Мне показалось, что слеза все-таки навернулась на его неунывающем лице. Он продолжил:

- Конечно, нашлись, кто нашептали про случившееся. На следующий день зачинщиков собрали у церкви. Мать моя бросилась к отцу, да ее сбили наземь и давай сапогами бить… Мы ее еле уволокли с площади, и нам досталось от комиссарских сапог. А отца с остальными расстреляли прямо в лицо. – Андрей дрожащими руками прикурил самокрутку, которую крутил все это время в руках.

- Мать умерла той же ночью – выкидыш случился и кровь не смогли остановить, вся и истекла. Так мы всемером остались совершенно одни за один день. Коммунисты забрали все зерно, до какого дотянулись, да назначили председателем деревни самого никчемного мужика – Кузмича, который вечно ходил побирался да пьяный у кабака валялся. Он, наверное, за опохмел и сдал всех. А для них-то, - Андрей сплюнул, - он – свой, классово близкий элемент. Набрал он своих приятелей-собутыльников в народную дружину и стал начальником деревни.

Мы с братьями и сестрами, семеро нас было, день горевали, потом старший брат и говорит: «Что, мол, слезами матушку с батей уже не воскресишь, самим жить надо. Я уже много лет в подмастерьях у отца был, со старшими в кузнице управимся, а младшие – кто по хозяйству, кто в огороде, кто с младшими – прорвемся». Старший уже большой был, вот за один день сразу мужиком стал, главой семейства.

Несколько теток да дядек наших, прикинувшись сердобольными, хотели подселиться в наш большой добротный дом, помочь, но мы с братьями отказались, решили сами все будем делать. Работу кузницы наладили, старшОй, хоть и не таким мастером был, как отец, но на его приемы насмотрелся и старался – ладно у него все получалось. Только благодаря ей и перезимовали – закорма все комиссары вычистили подчистую.

По весне все вместе кое-как наскребли зерна, чтоб засеять малую часть своей земли. Тут же объявился Кузмич: «Что, выродки, кулацкое отродье, без нас, наемных, батраков, не можете землицу – то обработать?» Не знаю, как мы старшего брата сдержали, он бы своим кузнечным кулаком бы этого шмакодявку по пояс в землю одним ударом вбил. Все это Кузмич увидел, на следующий день с дружиной пришел и остатки земли забрал, сказал – нечего земле пропадать, когда рабочий класс в городах голодает. Да и про старшОго не позабыл – как только призыв начался, забрали его в армию – и ни весточки с тех пор не было от него.

Так травили нас несколько лет. Старших в армию забирали, половину дома под сельсовет забрали – дескать, что хорошему срубу пропадать, когда там четыре мальца живет. Кузницу и остатки земли - в колхоз. Потом до нашего колхоза добралась и деткомиссия. А может – специально председатель (Кузмич к тому моменту спился окончательно) и навел – хотел избу полностью забрать. Словом, объявили нас беспризорными и собирались отправить в приемный пункт. Что делать со мной непонятно было, я уже здоровый был, но в армию рано, замешкались, ну я и дал деру. А младших всех сестер и старшую одну забрали.

Потом я несколько лет скитался с беспризорниками – и вот тут пристроился.

- Не боишься мне-то все это рассказывать? Я, между прочим, кандидат в члены партии! – отвечал я Андрею на его откровения.

- Серег, я, как только тебя увидел на станции, там в Невере, сразу поверил тебе. Ты был и зашуганый немного, не все здесь понимал, но у тебя как яркий уголек в глазах – я уверен, здесь ты не зря. И то, что к парторгу не побежишь в Незаметном, тоже уверен. А здесь кому рассказывать, тут половина таких, и Зайцев это прекрасно знает. Здесь, знаешь ли, нужны работящие да соображающие, высокие идеи и глобальные мечты здесь совсем другие, не такие, как в Питере. – усмехнулся в бороду Андрей. И продолжил:

- Серег, пойми ты, все эти революционеры, - он скривился, будто бахнул неразбавленного спирта, - все это голытьба, по сути отбросы общества. Они осознали себя на войне, они три-четыре года не делали ничего, кроме как жрали паек, пили, когда наливают, и спали как попало и когда разрешают. А втихаря рвали с трупов золотые зубы и снимали обручальные кольца, да трахали все, что движется. Нелюди они, без царя в голове, без бога в душе, без кола и без двора.

- Да что ж ты говоришь? - я огляделся вокруг, потому что голос Андрея, как всегда был громок, даже шепотом он мог стряхнуть снежок с вершины лиственницы, - за эти слова и ты, и я можем загреметь в лагеря на 25 лет. Я слышал про такое!!

Я с опаской огляделся - вокруг, сколько хватало глаз были только молчаливые лиственницы да медленно жующие лошади, неспешно бредущие в поисках травы под снегом.

- Эх, студент, столичная ты штучка, - с улыбкой отвечал Андрей. - Ну, во-первых, я зыркаю по сторонам, никого тут нет. А, во-вторых, неужто сошлют дальше, чем мы сейчас??? - и он рассмеялся настолько заразительно, что даже я рассмеялся ему в ответ.

Андрей же продолжил рассуждать:

- Вот я, вроде не шибко грамотный, но смотри, что разумею: разве может человек, у которого есть клочок земли, изба, лошадь с коровой да жена с детьми, ездить по стране и делать революцию? Вот и я думаю – нет. У всех этих комиссаров все, что было – сапоги, кожанка, наган да смена белья. Вот и получается, что революцию делают те, кому нечего терять. У кого за душой ни гроша. А какая главная идея таких людей? Вот и получается – отнять и поделить! Только те, кто пошли за ними не учли, что сначала отнимут у буржуев, когда их не останется – вынесут все из музеев и храмов, а потом возьмутся за всех, у кого есть что отнять. Потому что, хоть они и стали комиссарами, красноармейцами и председателями да нацепили красные звезды вместо орлов, а остались такими же мародерами из окопов Первой Мировой.

 

1 января я проснулся с твердым желанием добить этот опус.
И вроде получилось худо-бедно. Поэтому продолжу. Перед НГ было вообще не до этого

 

Глава 13
Москва, 1990е


Вместе с предками и Антоном на курсе учился парень из Владивостока, Сашка (как его называли у нас на кухне). После окончания Универа он уехал обратно в свой город, у него даже мысли не было оставаться в Москве, хоть и учился он неплохо, и будущее в то время мог построить вполне безоблачное. Но он был фанатом своего Владика – никакие посулы не могли его заставить остаться в столице. Через день после получения диплома он уже летел к себе домой с распределением в местный институт.

Как он рассказывал про местные сопки, океан, пляжи и тайгу! Всех непременно звал в гости, обещал показать Приморский край – сходить в поход по горам, показать бухты, скалы, а если повезет – даже леопарда. Говорил, что голыми руками там можно наловить устриц и трепангов, а в порту недорого прикупить у моряков краба и креветок – редчайший деликатес для советского человека, а уж студента – и подавно! И всегда привозил из дома трехлитровую банку красной икры – на радость друзей и соседей по общаге. Но никто до него так и не долетел – билеты до Владика дороговаты, да и полевых работ с тасканием рюкзаков по горам и без Сашки хватало.

До Антона, и естественно, до родителей долетали слухи, что в последнее время Саша охладел к науке, точнее, к бесплатному грызению ее, и с бОльшим рвением отдался другой своей страсти – автомобилям. Еще будучи студентом, на практиках и в экспедициях его неизменно тянуло к автомобилям – он пропадал с водителями у экспедиционных грузовиков, помогал им в ремонте и к концу обучения некоторые машины знал лучше водителей – потому, что водители менялись, а машины – нет. Как только повеяло свободой Саша с большим энтузиазмом окунулся в японский автопром и, обладая неплохими знаниями в авто и академическим образованием довольно быстро превратился в одного из крупнейших воротил авторынка Владивостока.

С ним-то и держал связь Антон. Саша очень обрадовался звонку, удивился, каким образом Антон добыл его телефон (да, это было непросто). Когда Антон рассказал о своем плане, крепко задумался и сказал:

- Слушай, а ведь правда! Как я раньше не подумал об этих погрузчиках! Ведь у нас никто их не таскает. Разузнаю, перезвони через неделю.

Через неделю Саша подтвердил возможность привезти погрузчики, объявил цену, и Антон отправился к моим родителям. Всю эту историю я узнал, по обрывочным сведениям, от родителей и Антона позднее, на тот момент все выглядело довольно загадочно и безумно.

Каким чудом шебутной Антон по дороге во Владивосток не пропил и не потерял каким-то иным способом драгоценные деньги – непонятно. Предки по вечерам сидели тихо на кухне и только нервно курили.

Антон не подвел. Они встретились с Сашей у себя в «офисе» – он совершенно не изменился – в промасленной майке в огромном ангаре-гараже с целым коллективом мастеров осматривал новую партию прибывших праворуких «японцев». Он абсолютно не походил на воротилу автобизнеса.

- Погляди, какие красавцы! - Саша хлопал авто по блестящим бортам. – Прикинь – они все уже без карбюраторов! Непосредственный впрыск! – глаза Саши блестели, будто он то ли клад нашел, то ли только что женился. Антон разбирался в автомобилях ровно так же, как в балете, поэтому только улыбался и кивал головой, поддакивая.

Наконец они подошли к двум желтым погрузчикам, скромно стоящим в углу ангара.

- Один твой! – торжественно сказал Саша.

Тут уже загорелись глаза Антона. Он обошел их вокруг, не найдя видимых недостатков, спросил:

- Надеюсь по технике никаких недостатков нет? – Саша только усмехнулся.

- Конечно штуковина нестандартная, но это было даже интереснее, да? – он обратился к стоящему поодаль мастеру. Тот закивал и посыпал непонятными словами.

- Слушай, а кому второй? – Антон кивнул в сторону второго погрузчика.

- Да мне любопытно стало, заинтересовал ты меня, Антон, вот решил себе притащить тоже, пощупать рынок, так сказать…

Да чего его щупать, дай мне второй в долг, через 2 месяца все верну! – Антон посмотрел в глаза Саше.

- Интересное предложение, - усмехнулся Саша, - тут подумать надобно.

Потом, конечно же были и рестораны, и много водки, и крабы и другие дальневосточные вкусности, и то, о чем предки и Антон при мне не говорили, все-таки и Саша и Антон были не женаты. И в этой обстановке Антон был как рыба в воде.

 

Глава 14
Дневник, р. Аллах-Юнь, 1930е


Весна уже давала знать о себе – все теплее становилось солнце днем, по утрам появился твердый наст, который мог удержать на себе человека, караван летел по ледяному зимнику как по рельсам, но санный путь стал протаивать после обеда и лошадкам становилось тяжелее. Темные лиственницы нагревались на солнце, готовились к короткому лету, вокруг их стволов начали протаивать островки, покрытые прошлогодней бурой хвоей.

Последний поселок, в котором, кстати нам повезло с ночлегом – бараки были ухожены и обеззаражены, назывался Усть-Майя, расположенный на высоком берегу Алдана напротив устья речки Майи, как это и понятно из названия. Я написал 2 письма, как и обещал – одно – ребятам из общаги, другое – на кафедру, в которых описал свое житье-бытье не приукрашивая, но и не стал заострять внимание на неудобствах.

Через 2 дня пути после Усть-Майи, пройдя почти 700 км по Алданскому зимнику, мы свернули в устье реки Аллах-Юнь. Стояли уже последние дни апреля, днем становилось настолько тепло, что можно было снять рукавицы и расстегнуть ватник, в воздухе запахло весной и экспедиция воспряла духом – ребята шутили, караван сопровождал смех и каюры – суровые якуты стали улыбчивее и веселее. Даже лошади будто приободрились и побежали резвее, хотя зимника по реке Аллах-Юнь не было, иногда приходилось останавливать караван и идти в разведку – река горная и иногда из дна русла могут бить теплые ключи – в таких местах лед мог быть очень тонким, но припорошенным снежком, так, что трудно отличить от участков с толстым льдом. Но опытные каюры, знатоки своей природы, почти всегда по неуловимым признакам определяли такие места и находили обходы.

Я специально написал почти, так как один инцидент все-таки произошел – первые две упряжки проехали, а под третьей лед проломился и стремительное течение горной реки подхватило сани и потащило ее под лед. Лошади обезумели и дико ржа и поднимаясь на дыбы сопротивлялись заднему ходу, но упряжь накрепко связывала их с санями, которые, ломаясь с хрустом, медленно, но верно уходили под лед. Мы сидели в следующих санях и, как впрочем, и другие участники, бросились на помощь – из саней срочно выгружали поклажу – мешки с продуктами. Каюр прыгнул с саней прямо на ближайшую лошадь и, выдернув из-за пояса кинжал принялся резать упряжь, чтобы спасти лошадей. Первая освободилась и, фыркая и выкатив глаза, принялась гарцевать на льду в возбуждении. Вторая не могла удержать сани и заскользила копытами по льду. Сани стремительно пошли под воду. Андрей стоял прямо в санях и мощными бросками выбрасывал мешки прямо на твердый лед. Другие ребята не обладали такой силой и тянули из саней по одному мешку волоком. Когда первая лошадь освободилась, сани рывком погрузились в воду, и Андрей оказался по колено в ледяной воде, все закричали чтобы он выбирался – течение в реке было сильное и мгновенно утащило бы его под лед вместе с санями и остатками продовольствия, но он отмахнулся и продолжил выкидывать мешки дальше. Остальные не могли уже ему помочь – задняя часть саней, до которой можно было добраться с краю полыньи, уже была разгружена, Андрей стоял спереди, а между ними бурлили воды Аллах-Юни. Тем временем каюр оседлал вторую лошадь и перерезал упряжь в тот самый момент, когда задние ноги лошади практически соскользнули в полынью. Лошадь из последних сил выпрыгнула с опасного места, сбросив с себя каюра в сугроб, сани, потеряв последнюю поддержку, упали в воду и стремительно пошли под лед, Андрей ловко прыгнул из воды позади полыньи и перекувырнувшись в снегу встал как ни в чем не бывало. На самом деле все это действие было очень стремительно и заняло от силы минуты 3, и на фоне неторопливой месячной езды по зимнику было подобно взрыву. БОльшая часть экспедиции даже не успела понять, что произошло.

Из передовых саней уже бежал Зайцев, начальник экспедиции.

- Все живы? – он испуганно осматривал собравшихся.

- Да, - отвечали ему с разных сторон, - Андрей, как всегда, отличился – и пересказали ему вкратце, как все было. Андрей тем временем цедил папиросу в стороне. Николай направился к нему:

- Ты чего ждешь – немедленно разувайся, снимай все мокрое! – он обернулся и распорядился – сухие валенки и стакан спирта сюда! Андрей аж немного опешил от такого внимания:

- Да я просто покурить решил сначала. Да и не так уж и холодно уже. Вот за спирт спасибо, - он взял принесенный полстакана спирта, разбавил речной водой прямо из полыньи, выпил, занюхал рукавом, отдал обратно стакан, взял сухие валенки и принялся переодеваться.

Посмотрели потери – сани вместе с тремя мешками муки унесло рекой, однако спасти удалось почти всю остальную поклажу – на санях было почти 300 кг груза, и большую его часть перекидал Андрей. Один мешок муки и мешок сахара вымок, их придется использовать в первую очередь. Остальную спасенную кладь распределили на остальные сани, каюр сел верхом на освободившуюся лошадь, вторая из упряжи свободно шла рядом. Из этого происшествия сделали выводы и теперь впереди каравана всегда шел верховой каюр, простукивая подозрительные места.

Мы отошли на 3 дня вверх по р. Аллах-Юнь. Системы Джуджурских хребтов, блестевшие неприступными белоснежными пиками вдали справа по нашему ходу, когда мы двигались по Алдану теперь все больше поглощали наш караван, подступали все ближе, сжимали долину реки, которая то справа, то слева подтачивала отвесные неприступные скалы, на которых снег не задерживался и они чернели кляксами на фоне белоснежных гор. Становилось все труднее продвигаться – на бурных порогах все чаще встречались полыньи, долина слагалась крупными валунами, которые торчали из-под снега и мешали движению саней. На пятый день мы наконец прорвались через хребет Улахан-Бам и вышли в широкую котловину. Но тут вдруг весна будто прекратилась – сначала с гор спустился густой туман, такой, что сидя в санях не было видно крупа лошадей, а каюр угадывался только по силуэту. Якуты отказались гнать лошадей дальше – сказали, что при такой видимости угодить в полынью проще простого. Они собрались вместе в кучку и, после недолгого обсуждения, один из каюров, вероятно бывший за старшего, направился к Николаю.

- Начальник! Нужно ставить палатки и собирать дрова – будет несколько дней плохих. Совсем плохо будет, мы не пойдем дальше!

Зайцев был конечно очень недоволен. Оставалось пара дней пути до намеченной точки лагеря. Но поделать было нечего – туман молоком опутал все вокруг. Без карты, без ориентиров идти по бурной реке с практически нулевой видимостью было смертельно опасно.

В попытках найти подходящее место для лагеря верховой каюр опять чуть не угодил в полынью, лошадь еле выпрыгнула из начавшего расползаться льда. Это событие укрепило общую решимость поставить лагерь до улучшения погоды. Нашли полянку у низкорослого лиственничного леса, расставили палатки и заготовили дрова на ночь. К вечеру начал задувать ветер, все обрадовались – завтра туман должно сдуть. Но ночью ветер усилился настолько, что палатки продувало насквозь, никто не был готов к этому, поэтому при установке брезентовые стены снегом не стали обкладывать – было уже довольно тепло и днем стояла абсолютно безветренная погода. На ветру подбрасывай, не подбрасывай дрова в буржуйку – тепло выдувало моментально, к тому же по ощущениям, сильно похолодало. Наконец к утру начался снегопад и пурга. Палатки стало заносить снегом и стало теплее – все щели залепил снег. Непогода продлилась, как и обещали якуты три дня. На третий день мы выглянули из палатки и увидели голубое небо и солнце, слепящее глаза на свежем снегу. Главное – стало заметно теплее, будто весна решила наверстать трехдневное отсутствие. Все засуетились, начали собираться в путь дальше. Снова каюры вышли к начальнику экспедиции:

- Однако, весна пришла. Воздух теплый пришел. Совсем скоро реки вскроются. Действительно, до этой непогоды несмотря на то, что солнце днем прогревало воздух, он оставался сухим и морозным, сейчас же атмосфера стала теплой и влажной, сугробы, наметенные в непогоду, моментально начали таять, брезентовые палатки отяжелели под мокрым снегом.

Зайцев бегал по лагерю, отдавая распоряжения, помогая и подбадривая нас – срочно собираемся и выходим! А нас особо и не надо было подбадривать – всем уже опостылел путь и ежедневные сборы и разборы лагеря. Всем уже хотелось развернуть постоянные (если можно так выразится) укрепленные палатки, обустроить кухню и столовую, наладить быт. Снова потянулась тяжелая дорога в обход полыней и перекатов, завалов топляка и валунов. К обеду солнце пригрело так, что снег отяжелел и не держал ни лошадей, ни сани, дорога стала еще тяжелее.

На исходе третьего дня этого тяжелого пути Николай остановился и поднял руку.

- Ищем подходящую площадку и разбиваем лагерь! – его глаза блестели, ноздри раздувались и бешеная энергия исходила от этого деятельного человека. Мы нашли участок речной террасы, свободной от леса, продуваемой со всех сторон и принялись сооружать постоянный лагерь.

 

Глава 15
Москва, 1990е


Через месяц контейнер с 2 погрузчиками приехал по железной дороге на Курский вокзал. Предстояло еще собрать их – целиком они в контейнер не влезали, поэтому вилки с них сняли. Антон с отцом, люди абсолютно не автомобильные и далекие от техники, все-таки решили сами собрать их, чтоб не искать механиков (а где и за какие шиши их искать?). Антон, как обычно, выступил в роли переговорщика – им разрешили собрать их прямо на сортировочной станции, у контейнера и дали на это 2 дня, после этого предлагалось выметаться со станции вместе с техникой на все 4 стороны. К этому моменту наступила осенняя погода, периодически шли дожди, да и погрузчики были отнюдь не новыми, поэтому к вечеру Антон с отцом пришли домой грязные, как черти – в масле, глине и смазке, с синяками, а Антон и с разбитыми очками, но вполне довольные. На следующий день были назначены смотрины с покупателями, все нервничали.

На удивление все прошло совершенно гладко – все заводилось и работало как положено. У обоих покупателей возникал только один вопрос – а можно забрать оба? Антон многозначительно переглядывался с отцом. На месте они рассчитались, быстро оформили все документы на выезд с сортировочной.

Домой отец с Антоном пришли на негнущихся ногах и с пакетом хрустящих зеленых долларов. Достали бутылку чего-то заморского, не говоря ни слова разлили, выпили и закурили. Наконец Антон воскликнул:

- Что я говорил? Получилось! – отец только сдержанно улыбнулся и покачал головой в знак согласия и повернулся ко мне:

- Вот будет тебе теперь компьютер. - и продолжил – и ремонт пора делать в квартире – с Пашкиного рождения обои не клеили!

Я обрадовался так, что закричал было:

-Урррраааа!, - но меня резко осек Антон:

- Эй, Вася, ты чего, сдурел? Ты все заработанное хочешь сейчас же спустить? Так делать нельзя! Вон, покупатели в очереди стоят! Нужно продолжать. У меня есть идеи. Тем более Сашке долг можно вернуть только через месяц, мы условились на 2 месяца!

- Да ты что, все долги нужно вернуть немедленно, неужто мы будем чужими деньгами пользоваться? – отец был встревожен и резок, но Антон убедителен и настойчив. Сказать, что я был расстроен – это ничего не сказать! У Костика к этому моменту уже появился модем, по утрам он с красными от бессонницы глазами рассказывал, как общается по Фидо с другими сборщиками железа, и, в отличие от личных контактов, в сети есть возможность прикинуться кем угодно, он выбрал амплуа инженера из какого-то НИИ. Как я ему завидовал тогда! Зависать по ночам в гостях у Костика часто мне не позволяли предки, а днем комп был занят его отцом.

Через пару дней в субботу Антон заявился снова с цветами, тортом и бутылкой и в новом модном пиджаке.

- Ха, ну бизнесмен прямо, - со смехом встречал его отец, принимая гостинцы.

Мама к тому времени накрыла на стол, и они снова сели.

- Есть у меня старинный приятель, с Тулы еще. Железобетонный товарищ, ручаюсь как за себя. – Антон одну руку приложил к груди, другую обратил ладонью к собеседникам, показывая, насколько он за него ручается. – Так вот, сейчас он с приятелями начал таскать машины из Европы, я давно наводил справки у него, и вчера мы с ним посидели, поболтали. Он сказал, что просьба сильно необычная, но справки навел, есть погрузчики в продаже, три в Германии, два на Финке. Денег, что у нас есть, хватает в обрез, в срок – месяц он обещает уложиться, но надо выдать все ему авансом. И поехать с ним не выйдет – визу так быстро не сделать.

Предки мои нервничали. Для отца, научного работника и убежденного коммуниста вся эта «фарца» или спекуляция, как он ее называл, была чем-то постыдным, чуждым и похожим на воровство. Маме было проще – она уже больше года проработала в коммерции, ей гораздо больше были понятны процессы, происходящие вокруг, ей не претило заниматься этим. Но одно дело исполнять роль в отлаженном процессе, пусть не последнюю, а совсем другое – поставить все на одну сомнительную операцию.

- Ладно один раз, ну поправили, как говорится, материальное положение, но ставить это на регулярную основу – это чересчур. Да и Машу подставить не дам! Она головой за деньги ручалась, а если что не так пойдет? Ты предлагаешь просто взять и отдать все деньги до последнего цента в руки незнакомого человека? - отец обращался к собеседникам уже на повышенных тонах. Таким возбужденным отец бывал крайне редко.

- Ну почему незнакомого? Мне он считай, как брат. Я ему, как вам доверяю. - Антон пел соловьем. Убеждать он умел, а уж к папе и маме подход знал исключительный.

 

Глава 16
Дневник, р. Аллах-Юнь, 1930е


Лихорадочное возбуждение начальника экспедиции передалось остальным участникам - все принялись за обустройство лагеря. На следующий день соорудили остовы постоянных палаток, печь для приготовления хлеба и горячего, но самое главное - добротную баню! Как же после полуторамесячной дороги хотелось как следует отмыться, отпариться! По этому поводу Зайцев даже объявил короткий день и все по очереди парились, снова и снова намыливаясь и распаренные прыгали в остатки снега, а самые отчаянные - ныряли в организованную прорубь в заводи Аллах-Юни.

Еще несколько дней заняло обустройство лагеря - установка всех палаток на постоянную основу - вырубались слеги из лиственницы, сооружался добротный каркас, на который уже натягивался брезент. Каждый норовил выбрать место поближе к краю террасы - там, где впоследствии будет сдувать комаров, сначала намечался полный хаос, но начальник экспедиции на корню прервал бардак и сам разметил план будущего поселка - в центре, словно рынок - навес - столовая, рядом, словно храм, кухня с печами, лабаз. А в две стороны, крестом - две улицы из палаток - назвали их бесхитростно - широтная и меридиональная.

Топографы проверяли и поверяли свое оборудование, промывальщики готовили лотки, все штопали то, что порвалось и пришивали то, что оторвалось.

Весна стремительно врывалась в долину реки. Солнечные склоны уже полностью освободились от снега, по логам бежали ручьи, однако крупные реки и ручьи пока стояли подо льдом, хотя в обеденное, самое теплое время, слышны были громкие, как выстрелы, звуки, которые эхом многократно отражались от заледенелых хребтов, окружающих долину - лед трескался под напором талой воды и готов был вот-вот пойти.

За время пути экспедиции все ее члены успели проявиться - кто-то оказался отличным баянистом, и под его баян мы пели песни в пути, кто-то был хорошим наездником, отлично управлялся с лошадьми, умел объезжать и усмирять их. Некоторые при строительстве лагеря показали себя прирожденными строителями - столярами и печниками. Не менее ценными кадрами были охотники и рыбаки - в зимних условиях достать свежатины по пути было очень ценным качеством. Были и те, кто проявил себя со знаком минус - лентяи, дармоеды и асоциальные элементы тоже оказались в составе нашей партии. Но, опираясь на сознательное большинство Зайцев лихо ставил на место чересчур зарвавшихся.

По окончании строительства лагеря начальник экспедиции выдал по 100 грамм спирта. Кухарки приготовили настоящий праздничный ужин - отмечали начало полевых работ. Конечно, нашлись и те, кому не хватило спирта и они принялись просить, а некоторые и угрожать Зайцеву. Пришлось нам с остальными инженерами держать оборону неприкосновенного запаса.

Мы начали ходить в небольшие маршруты по окрестностям - всем было невтерпеж сделать первые промывки, пощупать долину на «металл». Знаки его были повсюду, но промышленного содержания в окрестностях лагеря не нашли. Все рвались в бой, всем хотелось как можно скорее, больше и быстрее начать работу, обследовать новую, территорию, ступить с лотком на белые пятна. Начался полярный день, солнце стояло высоко и долина очистилась от снега – пора начинать работу в полную силу!

- Хорошая примета, - улыбаясь, говорили старшие геологи, - если сразу под лагерем нашел россыпь – жди беды. Ничего, мы уже эту Аллах-Юнь как следует лотком пощекочем!

- Металл в долине есть, зуб даю! - говорил Зайцев, собрав геологов в своей штабной палатке. Его нюх был широко известен в узких кругах. Люди шли за ним и слушались его беспрекословно в том числе и поэтому. Говорили, что он будто чувствует запах золота.

Все вместе накидали предварительный план маршрутов. Зайцев взял с собой еще одного геолога, двух промывальщиков, лошадей и отправился обследовать верховья Аллах-Юни, для того, чтобы составить дальнейший план работ, остальным раздали задания по окрестным участкам, нам с Андреем выделили обследовать один, но крупный приток – реку Бам.

Пока работы велись поблизости от лагеря, все бригады возвращались в него каждый вечер и первый вопрос был:

- Ну как? – и бригады устало переглядывались, пожимали плечами и отвечали:

- Нет металла…

Битый месяц мы исследовали крупный ручей, впадающий справа в Бам. Облазили все мало-мальские притоки к этому ручью – ничего. Уже вернулась группа Николая с верховьев Аллах-Юни с выполненной задачей по опробованию и картированию, но без россыпей. Вскоре после этого, а шел уже конец июня, одна из передовых бригад геолога Валентина с промывальщиком Тимофеем вернулись в лагерь с торжествующим видом и высыпали на стол в штабном вагоне шлих, так и блестевший желтым металлом, которое так и било в глаза, как укор нам, поисковикам – промышленное золото найдено!

- Какие будут распоряжения? Будем оконтуривать россыпь? – сказал Валя торжественно.

- Нет. Я понимаю, что хочется вернуться в контору с готовым прииском, но разведка в наши задачи не входит. Продолжаем поиск! – сурово оборвал воодушевленного Валентина Зайцев.

Лошади летом отъелись на зеленых пастбищах, стали куда бодрее и резвее, нежели после зимней тяжелой работы и недостатке корма, когда подходили к лагерю. Без них тридцати – сорокакилометровые маршруты были бы поистине невозможными, передвижение по кочкарникам и марям пешком не превышало 5 км/ч и отнимало очень много сил.

Нам же все никак не везло – знаки золота были повсюду, где-то больше, где-то меньше, но до промышленной россыпи было очень далеко. Андрей подбадривал меня:

– Ты чего, хотел промышленную россыпь найти в первый же сезон? Да люди годами ходят, моют и ничего не находят. Ты делаешь работу, я делаю работу и получаю за это зарплату. Не бери в голову! Хотя хочется, конечно найти хорошую, добрую россыпь… - и он мечтательно задирал голову вверх.

Первое мое лето в настоящих якутских полях, где нам с Андреем приходилось рисовать абрис, опираясь только на компас да количество пройденных шагов, идти вперед по белому листу наполняло меня невероятной гордостью и ответственностью. Нам страна доверила открыть людям эти горы и ручьи, эти леса и луга, словно ковер развернуть богатства этого края. И все инженеры ощущали этот груз ответственности, и я ни разу не слышал, и сам подумать не мог, чтобы самый бесперспективный ручей пропустить и не удостоить своим вниманием, схалтурить, выдать шлих с одного места за другое. Хотя проконтролировать это было невозможно, любая ошибка или халтура были исключительно на совести исполнителя.

Лето выдалось теплым и солнечным. В этом были и серьезные минусы – просто катастрофическое количество комарья, а потом и гнуса, который обладает поистине волшебным свойством проникать в тончайшие щели в одежде и впиваться в тело, набиваться в глаза, рот и нос. Из-за него, несмотря на довольно жаркую погоду, невозможно раздеться, снять хоть что-нибудь из одежды, ибо тут же ты подвергаешься атаке мириад кровожадных насекомых. Во время маршрута отвлечься от них можно только в движении, пока ты идешь, они вьются за тобой, как хвост за кометой. Стоит остановиться для взятия шлиха и описания маршрутной точки, как весь этот хвост догоняет тебя, окружает и может довести до настоящей истерики. Спасение одно – ветер, но далеко не на всякой точке можно расположиться с ветерком.

Зато какое невероятное удовольствие вечером вернуться в лагерь, стоящий на открытой террасе, открытой ветрам, сгоняющем гнус, сбросить с себя промокшую от пота одежду и прыгнуть в ледяную Аллах-Юнь, смыть с себя усталость, укусы и зуд! Потом переодеться в свежее белье, налить кружку крепкого чая и сесть в штабную палатку, вдохнуть смесь разогретой за день лиственничной смолы, проступившей на слегах с терпким папиросным дымом и приняться обрабатывать сегодняшние полевые материалы.

Незаметно долина реки Аллах-Юнь кардинально преобразилась – из черно-белого негатива зимы она шагнула в яркие краски лета. Искрящееся голубое небо с золотым диском солнца порванное черными вершинами гранитных гор, ниже все больше закутанные темной зеленью кедрача и кустарников, взбегающая вверх по ложбинам салатовая зелень лиственниц, ниже преходящая в сплошной покров леса, доходящая до пойм рек, где она уступала место кочкарникам и марям с белыми хвостиками пушицы, которые, в свою очередь обрывались в русла синих рек, лениво в своем меженном течении перекатывающих гальку, струясь в сторону океана. Когда удавалось оторвать взгляд от полевого журнала или шлиха, и увидеть эту красоту захватывало дух, хотелось любоваться окружающим пейзажем, найти кисть и полотно и нарисовать его. Но где взять эти принадлежности посреди Джугджурского массива – здесь есть только лоток для промывки да геологический молоток!

Природа севера, хоть и кажется скованной вечной мерзлотой, на самом деле очень динамична – ей нужно за короткие два – три месяца успеть проснуться, прожить год и снова заснуть в ожидании следующего короткого и сурового лета. Все процессы очень ускорены – за ночь должны выйти листья из почек, за день распуститься цветы, за два дня образоваться завязь, за неделю появиться плод, за три недели – созреть. Все, больше времени нет, дальше – снег, мороз, зима. То же и с животными – нужно успеть родиться, встать на ноги, опериться, научиться самостоятельной жизни, и, желательно, еще и нагулять жирка и покрыться теплым пухом к длинной и голодной зиме. Или встать на крыло и улететь в теплые края – варианта не успеть нет – это верная гибель.

Так и у геолога-поисковика на работу отведено очень короткое время – от момента, как оттает река до первого снега. До оттаивания снега нечем промыть шлих, да и порода стоит вся промерзшая, после – не видно особенностей долины, да и передвижение становится затрудненным, а работа – невероятно замедляется.

 

Глава 17
Москва, 1990е


Тянуть и раздумывать было нельзя – деньги наполовину были взяты в долг. Атмосфера стояла нервная – Антон нервничал, потому что почувствовал азарт и не хотел останавливаться, предки – потому что деньги надо было отдавать и вообще они не очень понимали, куда ведет их Антон и страшно боялись последствий всех этих, как они говорили «махинаций». Но в итоге все пришли к согласию и пакет с баксами был извлечен с антресоли и передан Антону. Он, соответственно, передал их своему приятелю и для всех действующих лиц потянулись долгие дни ожидания.

Я тем временем сдал вступительные экзамены и, не с блеском, конечно, но поступил к деду и отцу на факультет. Для меня началась активная студенческая жизнь, первые девчонки и приятели с курса, вечерние посиделки на скамейках в парке, ночные бдения с Костиком у компьютера. Меня захлестнул новый виток судьбы, после школы поменялось абсолютно все, кроме квартиры и родителей. И они мне помогали принять это, как могли, но чем они могли помочь – советы их никуда не годились. Кто же слушает советы родителей в 16 лет? И что они со своей совковой закалкой могут присоветовать мне? – думалось мне тогда. И это повторятся вновь и вновь с каждым поколением подростков.

История со второй партией погрузчиков в целом прошла успешно, хотя не абсолютно гладко – были проблемы на таможне, отец забросил свою диссертацию и обивал пороги таможни, Антон отбивался от Саши, который настойчиво начал просить вернуть долг, и заказчиков, которые ждали свой товар, договаривался с мастерами для сборки и отладки бэушных аппаратов. Мама как-то договорилась о отсрочки долга у своего босса. Эти заботы в целом успокоили предков – как они говорили, если бы их хотели кинуть, то давно бы кинули, без всего этого цирка с конями.

Словом, спустя вместо обещанного месяца погрузчики приехали в один из складов в какой-то промзоне в районе Полежаевской через полтора, были обслужены мастерами, обнюханы покупателями и проданы.

Предки с Антоном сели отметить сделку на кухне. Они пребывали в лихорадочном возбуждении. Меня тоже позвали, студент – уже полноценный член общества. И дедушку с бабушкой пригласили, торжество набирало обороты.

- Ребят, вы понимаете, мы за три месяца сделали денег на 2 квартиры в Москве? Или можем купить новый мерседес? – Антон пускал в потолок дым и, захлебываясь, рассказывал о перспективах:

- Я нашел небольшой склад, на пару погрузчиков, и пристройка под офис на пару рабочих мест, недорого и недалеко тут. Мы же не собираемся на складе держать много техники? Купил – сразу продай, правильно?

- Ого, Антон, смотрю, ты уже все придумал? – отец аж присвистнул от перспектив, обрисованных Антоном.

- Да, у меня план на полгода вперед точно есть. Успех надо закреплять! - не поведя бровью на язвительный тон отца продолжил он. Мама старалась не вмешиваться и просто накрывала на стол.

- Тебе же не нравится заниматься спекуляцией? Правильно, потому что спекуляция – это то, чем мы занимались до сих пор. А теперь мы начнем заниматься БИЗНЕСОМ! – он поднял вверх указательный палец.

- Да ну перестань, Тох, - вмешалась мама. – Давай тебе квартиру купим, что ты в общаге ютишься?

- Да ты что, сдурела, женщина? – шутя ответил Антон. – Я отлично себя чувствую в общаге. Мы что, на корю зарежем зарождающееся Акционерное общество….. как назовем, господа? – они наконец выпили за успех безнадежного предприятия – была такая присказка для привлечения удачи.

Золотой телец мало кого оставляет равнодушным. Мама, как я понял, изначально была не против заняться каким-нибудь купи-продай, предпринимательская жилка в ней была, отец же кремнем стоял за науку, был убежденным коммунистом и идейным противником изменений, происходящих в стране, но вряд ли ему нравилось сидеть на кафедре в роли прозябающего фаната-ученого, поэтому открывающиеся перспективы манили его. Возможно он не до конца отдавал себе отчет в своих желаниях, но было очевидно, что интересы его выходили за пределы пыльной кафедры и затхлой лаборатории и библиотеки – хотелось успеха и за пределами научной сферы, которая к этому моменту уже не предлагала никаких материальных благ, только удовлетворение собственного любопытства за государственный счет.

- Итак, как контору-то назовем? – не унимался Антон

- Ну, видимо, что-то про погрузчики. – развел руками отец, уже смирившись с мыслью о конторе.

- Да ну, погрузчики как-то вообще некрасиво звучит, - мама тут же включилась в диалог. Всё за столом изменилось, глаза у всех загорелись.

- Так, погрузчики – отставить! Вы чего всю жизнь собираетесь только погрузчиками заниматься? Тут непаханое поле – надо только тыковку напрячь, – Антон постучал по голове. Может мы потом… не знаю… солнечные батареи или технологии какие-нибудь продавать будем! Я слышал, сейчас все будущее – за технологиями! Может сами их разрабатывать будем!

- Ну тогда надо звучное что-нибудь – Альфа, Омега, Вега… - предложила мама.

- Нафиг Альфы с Омегами! – парировал Антон. Так по дороге к метро все ларьки называются. Тоже видать на мировое господство метят. Не, тут что-нибудь другое надо… - Антон опер голову на руки. Тогда отец предложил:

- А может по буквам имени? Антон, Вася, Маша – АнВаМа?

- Да бред вообще. Уж лучше Вега. Или давай Пашу добавим, Машу выкинем – получится ПВА – гоготал Антон в голос.

- Погодите, а почему нет? – напряглась Маша. – А если по-другому? МВА? Эмвэа, неплохо вроде звучит?

- Да! – Глаза отца вспыхнули – МВА Технологии!

- Вот сейчас обидно было, - Антон картинно нахмурил брови, - я значит вас подбиваю, расталкиваю на дела, а меня – последним? – он поднял глаза, полные обиды на нас, но тут же рассмеялся, - Да шучу, конечно. Вариант неплох, оставим его пока как рабочий.

Позже зашли дедушка с бабушкой. Они были не в курсе всех этих приключений с погрузчиками, а когда узнали – бабушка только всплеснула руками, дед же нахмурился и глубоко задумался. Поддерживал беседу неохотно, было видно – неуютно ему. Может стеснялся меня или Антона. Но выпили немного, разговорились, даже Антона он знал не только как старинного друга семьи, но и как бывшего ученика – вчерашним школьником пришел он к деду на кафедру, на ней же сейчас и формально числился, словом знал его, как облупленного. Ближе к ночи он решился, взял рюмку и со вздохом встал:

- Ребят, не буду скрывать – я беспокоюсь. С одной стороны, времена меняются и вам виднее, как правильно себя вести – наверное вы поступаете правильно, а я, со своей стариковской колокольни могу тянуть вас назад. С другой стороны, я за свою жизнь много раз видел, как люди получали легкие деньги, и поверьте, ни разу – он поднял указательный палец вверх и потряс им в воздухе – ни разу не принесли они этим людям ни счастья, ни благосостояния. Из-за них погибали, теряли друзей, здоровье, любимых – и в результате оказывались только в одиночестве, болезни и бедности. – дедушка закончил речь, над столом повисла тишина, все задумались и посерьезнели. Его мнение в нашей семье всегда было главным и непререкаемым.

- Сергей Павлович! Полно! – Антон тут же, как на амбразуру, бросился спасать застольную беседу, - деньги отнюдь не свалились нам на голову, - он принялся загибать пальцы, - во-первых, мы работали – договаривались, оформляли бумажки, бегали по инстанциям, даже физически поработали, - он подмигнул отцу. – Во-вторых, мы рисковали, а риск – дело благородное, как известно. – усмехнулся он, глядя на всех. – Ну, и в-третьих, мы сделали всем хорошо, мы не украли эти деньги и никого не обманули. Те, кто нам продал технику – остались довольны, те, кто приобрел – тоже. Услуги по доставке мы оплатили по тарифу. Значит деньги мы З-А-Р-А-Б-О-Т-А-Л-И! – С этими словами он поднял, наконец, рюмку:

- Хватит греть напитки, за МВА-Технологии! – все чокнулись и выпили, было видно, что напряжение, вызванное дедушкиным монологом, спало, да и сам он заулыбался и расслабился, Антон убедил его в правильности своих действий.

 

Глава 18
Дневник, р. Аллах-Юнь, 1930е


В верховья реки Бам мы решили отправиться в многодневку – нас с багажом, инструментом и запасом продуктов с лошадьми забросили в верховья Бама и мы пошли вниз по течению, производя шлиховую съемку, описывая строение долины и встречаемые обнажения, останавливаясь на ночь там, где ночь застала нас.

В верховьях Бама мы с Андреем отрывались – придумывали ручьям названия. К истоку одного ручья мы не смогли подобраться верхом из-за непролазной чащи – назвали ручей Чащевитый, подошли к ручью в полдень – стал ручей Полуденный, ручей с обилием сланцевых обнажений стал Скалистым. В одном из ручьев, который мы назвали Горелым из-за могучей лиственницы возле устья, обгоревшей, по-видимому, в результате удара молнии, нам наконец улыбнулась удача! На протяжении нескольких километров шлихи показывали промышленное содержание металла, при пересчете некоторые пробы показывали до 12 г/м3.

После Горелого мы решили вернуться в лагерь – верховья реки были обследованы, да и хотелось доложить об открытии. Однако в лагере нас ждала новость о том, что в устье р. Ыныкчан обнаружили богатую россыпь, пошли вверх по этому ручью и по основному руслу реки, вскрывая в бортах шлихи с содержанием до 43 г/м3 в обогащенных струях. Пойма в этих местах достигала ширины полутора километров, россыпь обещала быть богатой. Николай осторожно потирал руки и внутренне торжествовал – он потратил много времени и усилий на то, чтобы организовать и выбить финансирование этой экспедиции, отстоять именно этот участок для поиска. В то время неудача могла обернуться и лишением должности, можно было и угодить на те же самые прииски, только в качестве грубой рабочей силы. Мы удостоились похвалы Николая, он оценил качество ведения мной полевого журнала, но триумфа, на который, признаться, рассчитывали, мы не получили – наша россыпь была на порядок меньше найденной в гидрологическом узле Аллах-Юнь – Ыныкчан, все силы были брошены на поиск во всех примыкающих к этому узлу ручьях.

Нам выделили каюра и трех лошадей с целью окончить работы в бассейне р. Бам, дабы больше туда не возвращаться. Хотелось конечно, прикоснуться к открытию новой россыпи – а все были абсолютно уверены, что открыта настоящая россыпь, которая даст стране много десятков, а может и сотен тонн металла, хотелось промыть настоящий тяжелый шлих. Но работа геолога – это не только поиск россыпей, но и опробование и картирование местности – кто знает, что потом будет здесь открыто и о каких месторождениях скажет геологическая карта, когда пазл из усилий многих людей будет сложен?

Начался август – время неустойчивой погоды и завершающий полевой сезон месяц. Мы планомерно изучали Бам. И вот какая деталь не давала мне покоя – после ручья Горелого в аллювии Бама закономерно было повышенное содержание золота в шлихе, после чего плавно затухало до фоновых значений, характерных для всех местных речек и ручьев, что было вполне естественно. Потом вдруг неожиданно шлих начинал выдавать почти промышленное содержание металла. Столкнувшись с таким явлением в первый раз, мы радостно переглянулись и принялись без устали опробовать все ручьи, впадающие в основное русло в поиске источника золота, обозвав ближайший ручей Надеждой. Но ручьи были девственно чисты – ровной такой же шлих можно было бы намыть где-нибудь в Неве под Ленинградом. Чтож, отсутствие результата – тоже результат, решил я и мы продолжили свою работу. Несколько раз ситуация повторялась – содержание металла в шлихе резко возрастало, потом ниже по течению с каждым опробованием становилось все ниже, пока не возвращалось к фоновым значениям, тщательное обследование притоков в районе не давало никаких результатов.

Каждый раз о ситуации я подробно докладывал Зайцеву, тот чесал голову, морщил лоб, говорил, что это действительно очень странно, но по нему было видно – его гораздо больше заботит открытая россыпь в устье Ыныкчана. В окрестностях этого узла каждый ручей был перспективен, партию буквально охватила своего рода золотая лихорадка – почти каждый день приносил радостные новости и дела, творящиеся на отшибе участка начальника партии особо не интересовали.

Приближался сентябрь, уже ударили первые морозы, выпал и растаял первый снег, и немедленно природа стала меняться. Уже на следующий день после первого растаявшего снега обрамление черных вершин подернулось багрянцем – окрасилось красным цветом листва кустарничков, перемежающихся вечнозеленым кедрачом, затем стали желтеть лиственницы по распадкам и седловинам, с каждым днем опускаясь все ниже и ниже, последними покраснела голубика на марях. В одну из дождливых ночей вершины гор покрылись снегом и утром выглянуло солнце. Вся долина стала похожа на бескрайний сундук с сокровищами – в золоте лиственниц блестели, до рези в глазах, бриллианты горных вершин, темными рубинами блестела красная голубика, изумрудами отсвечивал кедрач, завешала картину бескрайняя лазурь неба.

В сентябре погода окончательно испортилась, если выдавались редкие ясные дни, то по ночам уже сильно примораживало, если начиналась непогода, то ночью насыпало мокрого снега, который днем норовил растаять и намочить все вокруг. В непогоду мы приводили в порядок полевые дневники, если выдавались ясные дни – выходили в маршруты для уточнения и дополнения информации. Опостылевшее однообразие пайка старались разбавить свободные члены экспедиции – ходили на охоту, ставили силки на куропатку, ловили рыбу – после тяжелой физической работы на истощение партия с удовольствием восстанавливала силы на свежих продуктах. Вечерами, поскольку стало довольно темно, полярный день давно закончился, пили чай и травили байки. За этот полевой сезон было много как забавных и курьезных, так и опасных случаев.

Один раз к нашим палаткам выходил медведь с целью полакомиться нашими припасами, если бы ему это удалось – нам пришлось бы туго – все наперебой принялись рассказывать истории из прошлых партий, когда медведь не столько съел, сколько разбросал по земле и перемешал с грязью съестные припасы и экспедиция осталась без еды посреди тайги и была вынуждена делить крохи оставшихся припасов и питаться подножным кормом. Но нам повезло – в лагере оставался дежурным опытный охотник и двумя выстрелами он спас нашу еду и обеспечил нас на неделю свежим мясом. Я тоже однажды встретился с медведем нос к носу, когда на маршруте в верховьях Бама отошел в заросли от Андрея, увлеченный описанием какого-то обнажения. Но мы оба – и я, и мишка – так испугались, что бросились в разные стороны, я – с криками, он – с ревом. Бросив лоток, Андрей со своей берданой бросился ко мне, но медведя уже и след простыл, мы повыслеживали его какое-то время и бросили – работа стоит.

В соседской с нами бригаде, которая отрабатывала долину Аллах-Юни ниже по течению от впадения Бама, при переправе через реку на перекате лошадь оступилась на скользком качающемся валуне и завалилась на бок, придавив наезника – промывальщика Алексея так, что нога его хруснула. Соблюдая меры предосторожности его доставили в лагерь, общим консилиумом решили, что это все-таки не прелом, а растяжение. На следующий день лодыжка распухла и посинела, ее замотали в корсет и промывальщик Алексей до конца экспедиции остался без полевых маршрутов, стал постоянным дежурным, поваром и сторожем лагеря, чем и занимался, ловко опираясь на искусно вырезанную трость.

Наконец, все полевые материалы были приняты начальником экспедиции, белых пятен в бассейне Аллх-Юни не осталось и было принято решение вязать плоты и выдвигаться вниз – к устью реки и Алдану. Там была договоренность о переброске партии баржей до Усть-Майи. Николай торжественно объявил, что цели и задачи экспедиции выполнены – получено огромное количество геологических данных о бассейне реки Аллах-Юнь, найдена россыпь, которая будоражила умы старателей и начальников геолого-разведки на протяжении нескольких лет. Партия торжествовала, воодушевленная торжественной речью начальника, а еще более возбужденная планируемым прощальным ужином с обилием мяса и раздачей спирта. Желание покинуть лагерь перед надвигающейся зимой было ничуть не меньше, чем по весне разбить лагерь – только теперь желание было противоположным – быстрее из брезентовых палаток перебраться на зимние квартиры с уютной буржуйкой. Плоты были уже приготовлены, рундуки с образцами уложены и тщательно пронумерованы и опечатаны.

Меня же не отпускала ситуация с Бамом. Я сидел в палатке и, не в силах принимать участие в общем веселье уже в семидесятый раз просматривал свой журнал, снова и снова просматривая измазанные глиной, потом и размазанными комарами и мошкой листки полевого журнала. Мне постоянно казалось, что я упускаю какую-то важную деталь. Спасибо учителям, журнал меня приучили вести подробно описывая каждую точку шлихового опробования, делая заметки о характере и строении долины, даже по возможности делая зарисовки окружающей картинки. Наверное к последней ночи я выучил свой журнал наизусть, но что-то постоянно ускользало прямо из рук, словно скользкая рыба – как ни пытайся ее сильнее зажать пальцами – она только быстрее норовит убежать.

Мучимый этой мыслью я присоединился к тожеству, выпил пайку спирта, наелся мяса, которое повар научился доводить почти до нежного состояния, вываривая по нескольку часов на тихом огне, и лег спать.

Мне приснилось теплое лето, мы с Андреем на плоту плывем по Баму, точки наших опробований подсвечены словно бы придорожными фонарями, пламя их дрожит на легком летнем ветру, но интенсивность света разная – будто чем больше металла в шлихе, тем ярче свет. И плывем мы словно в несколько раз быстрее течения, лихо орудуя правИлом – шестом для управления плотом. Разгоняемся и плывем так быстро, что огоньки пробных площадок следуют одна за другой, чуть ли не сливаются, как фонари из окна вагона поезда. Только в отличие от поезда река петляет, нужно постоянно работать правилом, и следить за фонариками, которые то светят ярко, то постепенно угасают. И тут я аж подпрыгнул во сне в спальнике – словно током прошила меня догадка!

 

Глава 19
Москва, 1990е


Приближалась зима, а с ней и первая моя сессия. Меня поглотил шквал семинаров, коллоквиумов и лабораторных, подготовка к первым экзаменам и зачетам. Отец полностью забросил диссер, они сняли подобранный Антоном склад с офисом и продолжали тему погрузчиков. Отец штудировал законодательство, и уже спустя пару месяцев мог проконсультировать любого по растаможке разной техники; как говорил Антон, его академический стиль общения и хорошая осведомленность в постоянно меняющихся законах располагали таможенных чиновников, отчего их техника никогда не простаивала на складах. Антон, со своей жаждой общения и искрометной натурой, разумеется, работал «витриной».

Мама по-прежнему работала в своей конторе. Я много раз слышал приглушенные разговоры их с папой об этом. В семье появились деньги, пусть пока не очень большие, но основные потребности они уже закрывали, мне даже выделили денег на 286 IBM, который мы с Костиком немедленно принялись собирать. Но мама все отказывалась уходить. Она аргументировала, что у них все еще нетвердо, а она все-таки стабильно получает свою зарплату. Да и помощь вроде им с Антоном пока не нужна (еще бы, Антон первым делом взял очередную пассию в секретарши, разумеется через 2 недели рассорился с ней и теперь на рабочем месте происходил непрерывный взаимный стеб между ними).

Мама пообещала уволиться после Нового Года. Но очевидно, что она этого не хотела. Еще довольно молодая, красивая, яркая, умная и общительная, довольно успешная на своей работе, мама боялась превратиться в домохозяйку и погрязть в борщах, уборке и домашних хлопотах. Но другая ее сторона была, конечно, на стороне семьи, которой нужна ее забота, потому что последние месяцы никого из родителей я не видел с раннего утра до поздней ночи, а питались мы все только благодаря бабушке Зое, она периодически приходила к нам с кастрюлями через двор, опять же смущая мою мать, которая возмущалась этим:

- Мама, зачем!! Ты хочешь, чтобы весь дом знал, какая я никчемная хозяйка?!

- Плевать я хотела на двор! А ты хочешь, чтобы у Васи и Паши через годя язва была? У тебя же дома кроме хлеба и колбасы ничего нет! – ловко парировала бабушка. Маме было нечего сказать и от этого ее душевные терзания только усиливались.

В декабре один из партнеров по случаю подогнал отцу опеля по сходной цене, и он торжественно вручил мне ключи от копейки, доставшейся ему от деда. Копейка была старше меня на 2 года, ржавой до дыр, с массой старческих дефектов, но это был настоящий автомобиль! В то время это было невероятно круто! Собственный автомобиль для студента - недосягаемая роскошь и прямой путь в элиту курса. То, что возня с ним занимала куда больше времени, чем езда – было совершенно неважно.

У гаража с отцовской копейкой мы как-то повстречались с Серегой Творожкиным, моим одноклассником, с которым в школе общались не очень много, но встретившись в гаражах у капота моего авто разговорились. Оказалось, что он очень интересуется авто и неплохо в них разбирается. У его отца тоже была копейка и они постоянно вместе ее чинили, а теперь отец купил иномарку, и ему не доверяет в нее лезть, а ему нравится копаться в машине. В общем договорились в следующий раз встретиться в гараже вместе.

Так и жил я в преддверии Нового Года – между Универом, гаражем с Серегой и компами с Костиком, выкраивая крохи времени на сон, ибо не спать совсем не получалось, при этом очень хотелось везде успевать, все было так и интересно и ново!

Но в канун праздника случилось страшное.

 

Глава 20
Дневник, р. Аллах-Юнь, 1930е

Еще до рассвета я сидел у палатки Зайцева раздумывая, как убедить начальника отпустить меня проверить мою версию. Заспанный Николай выглянул из-под брезентового полога палатки с рассветом, увидел меня и сильно удивился. Тут-то я и напал на него. Не буду передавать нюансы беседы, но моя теория ему в целом понравилась, но он категорически отказывался от ее немедленной проверки, и предлагал заняться этим на следующий год, параллельно с разведочными работами на Ыныкчане. Я, в свою очередь, был крайне настойчив – год ожидания превратился бы для меня в пытку. Николая, безусловно, можно было понять – жизнь всех участников экспедиции, какой бы ни была она опасной – на его личной ответственности. Но в итоге он сдался:

- Ладно, черт тя дери, как заноза ты сегодня у меня в жопе с самого утра!!! Бери своего Андрея, дам тебе еще Тимофея в помощники-шурфовщики. Перебирайте багаж на одном из плотов – оставим вам его в устье Бама, пойдете на проверку.

Я немедленно скрылся с его глаз – раз начальник дал слово, значит, так и будет, незачем раздражать его дальше. Андрей отнесся к идее сходить еще в один маршрут с прохладой, но, рассудив, что это может оказаться интересно и результативно, согласился без уговоров. С Тимофеем было сложнее, но прямой приказ руководства и пачка махорки, которую я извлек из своей последней заначки, склонили его в нашу сторону.

- Да уж, чем заниматься бытовухой по организации временного лагеря, а потом бесцельно сидеть на Алдане и ждать баржу, лучше уж сходить в еще один маршрут, -согласился он в итоге. – Опасно, конечно, потом будет идти одним плотом, без поддержки, но что нам, впервой что ли? – и ловко скрутил козью ножку из только что полученной махорки.

От места стоянки мы сплавились до устья Бама, попрощались с партией, которая караваном плотов вскоре скрылась за поворотом реки. До последнего момента я ловил на себе колючий напряженный взгляд Николая. Мы вытащили плот на галечную отмель и тщательно привязали к окружающим тополям. Андрей повернулся ко мне и сказал:

- Серег, ты теперь за начальника, командуй! Мы вообще не понимаем, что тебе тут еще надо? Все речки опробованы в лучшем виде, начальник самым тщательным образом проверил все твои записи, ты же для него новенький, и остался полностью доволен. Даже в пример ставил некоторым. Чего ты еще удумал?

- Собираем инструмент, палатку, припасы и пойдем. На месте расскажу, так понятнее будет.

Выдался отличный осенний день – погода стояла ясная, легкий морозец за ночь прихватил землю, тень под деревьями и северные склоны блестели нерастаявшим инеем, но он был недостаточно силен, чтобы заморозить реку, и она, переливаясь на солнце, бежала по гальке, будто смеясь. Идти было легко, тело отдохнуло и набралось сил за время пребывания в лагере и сытной еды, тяжелый рюкзак практически не ощущался на плечах, давно миновала пора гнуса и комарья, можно было дышать полной грудью. Поэтому довольно бодро прошли мы с полтора десятка километров, когда я остановил своих спутников.

- Андрей, помнишь это место? – сказал я

- Как же не помнить? Здесь опять шлих показал металл, хотя вон там, за поворотом, - он показал вверх по течению, - шлих был пустой.

- Вооооот, именно! Ты верно подметил про поворот. А что ты видишь вокруг?

- Да как везде, - Андрей выразительно пожал плечами, - горы, лиственницы, река петляет. И ты стоишь, - рассмеялся он. Я же продолжал совершенно серьезно:

- А вот это что? – я указал на стык поймы реки со склоном горы, образующий довольно широкую пологонаклонную к реке полку.

- Да хрен его знает! – с чувством ответил Андрей, - Подножие горы!

- Увал это. – вмешался молчавший до этого Тимофей, - Здесь везде так - он посмотрел на нас и принялся показывать пальцем, - если смотреть снизу вверх – вот река, потом пойма и террасы, затем увал, а потом – горы пошли.

- Так вот, - подхватил я его, - я заметил, что каждый раз, когда река прорезает этот увал, пересекая долину от правого к левому или наоборот прижиму, в русле появляется металл. Раз ни в одном притоке мы не нашли золота, а породы прижимов не содержат никаких признаков коренного залегания, то откуда ему взяться? Только из этого самого увала! Нам надо его опробовать!

- Ух ё-моё! – Андрей задрал голову вверх и почесал затылок, - это надо будет со всем барахлом лезть на эту верхотуру?

- Да. – мне пришлось ответить твердо и безапелляционно.

- Ладно, как скажешь, начальник, - тут же с улыбкой согласился Андрей.

Лагерь мы разбили на террасе у реки, сходили в разведку на увал и разметили будущий шурф.

Утром следующего дня с первыми лучами солнца я уже будил своих попутчиков, мое любопытство не давало мне покоя. Быстро позавтракали и, поднявшись на намеченное место принялись бить шурф. Первые полметра оттаявшей за год породы Андрей прошел за полчаса. Она представляла собой делювий – глина с щебнем осадочных пород, сползший и смытый со склона ближайшей горы и задержавшийся на этой почти плоской поверхности.

Скоро началась мерзлота и прошлось отложить лопату и взяться за кайло – началась тяжелая работа, меняться приходилось часто и работающий кайлом сбрасывал телогрейку и оставался только в свитере, от которого в утреннем морозном воздухе поднимался пар. Работая так от зари до зари мы смогли углубиться в мерзлоту только на полтора метра. Уставшие вернулись мы в наш лагерь, молча поели и заснули мертвым сном.

Следующий день работа шла по-прежнему, только к обеду погода начала портиться – сначала подул крепкий ветер, потом солнце закрыли тучи и пошел мелкий снег. Андрей с Тимофеем начали поглядывать на меня исподлобья, хотя я махал кайлом с ними наравне.

- Ты вот что скажи мне, студент, - я очень удивился, с самого Незаметного Андрей ко мне так не обращался, - когда станет понятно, что твоя теория неверная? – ребята уже явно думали, что сделали большую ошибку, так легко согласившись на последний маршрут со мной.

Я понимал, что Тимофей подначивает Андрея, который был мне предан, на саботаж, работу не в полную силу, и при этом ресурс наш здесь ограничен запасом продуктов и временем до баржи, я сказал, вложив в слова максимум убедительности:

- Будем долбить этот чертов шурф до конца! Кончатся продукты – будем варить ремни! Кончится махорка – будем – вон, хвою курить. Баржа уйдет без нас – значит будем здесь зимовать!

Видимо я выбрал верный тон, да и перспектива курить хвою очень сильно испугала моих спутников, и работа пошла бодрее и к вечеру мы достигли глубины 4 м, но не нашли ничего нового – по-прежнему шла делювиальная толща.

Утром вся долина укрылась белой пеленой – выпал снег, такой, который может уже и не растаять и остаться до весны. Не прошел и штык лопаты, как Андрей – наш самый мощный землекоп – выкинул из шурфа какой-то черный комок. Я взял его в руки, помял и оттаял – это оказался торф. Ребята очень удивились – откуда здесь, на таком уклоне у горы взяться торфу?

Полтора метра торфа прошли играючи, он был менее мороженым или просто легче разбирался – его даже не надо колоть кайлом, он резался лопатой. Под торфом начался мороженый песок – настоящее испытание, он был похож на бетон, кайло аж звенело при ударе по нему. Ребята удивлялись все сильнее – песок был слоистым, ровно как у реки.

- Что, река поднималась так высоко? Да не может такого быть! – удивленный бас Андрея раскатами уходил в заснеженную тайгу. Я же внутренне ликовал, мое предположение начинало подтверждаться – действительно, это были остатки древних речных террас, до неузнаваемости переработанных склоновыми процессами. Мы отобрали шлих и, хотя он показал лишь знаки, я его тщательно задокументировал и забрал.

Мы начали выматываться. В условии скудного пайка, тяжелой работы и невозможности до конца просушить вещи и согреться усталость накапливалась, наваливалась на нас сразу после подъема. Сказывалось и отсутствие результата, хотя мои предположения и подтверждались, металла по-прежнему не было – а это то, зачем пошли со мной ребята - строение якутских речных долин им было до фонаря.

На следующее утро песок, которого было чуть более полуметра сменился галечной толщей с заполнителем из крупного песка. Она была менее мерзлая и более рыхлая и пошла легче. Добытый со дна шурфа грунт мы высыпали послойно на снег для дальнейшей промывки и взятия шлихов. Вдруг Андрей, который курил, отдыхая после работы, пока Тимофей сменил его в шурфе, позвал меня:

- Серега, глянь! – я подошел и присел к только что высыпанной порции грунта, на которую тот указывал, взял в руку горсть и увидел … самородок. Крошечный, размером со спичечную головку, но сомнений не было – это был он! Мы, обрадованные, подскочили и принялись исполнять танец тумба-юмба, Тимофей пулей выскочил из шурфа и тоже присоединился к нам – три голодных, грязных и ободранных человека в мокрых телогрейках и ботинках, водили хоровод посреди заснеженной тайги.

Энтузиазм, замешанный на адреналине заставил нас почти без отдыха пройти еще 4 м галечника, пока на отметке 10.5 м мы не уперлись в коренную скалу. Мы подбадривали и подначивали друг друга, не давая себе ни минуты отдыха – один постоянно работал на дне шурфа, другой поднимал грунт ведром, третий таскал и промывал шлихи. На вид россыпь получалась очень богатой – не менее 50 г/м3, а с самородками могло быть и еще больше, самый крупный из них был похож на кляксу размером с пятак и тянул грамм на 20.

Еле передвигая ноги, мы спустились к лагерю. До темноты было еще несколько часов.

- Ребят, мы славно поработали, но нужен последний рывок, - попытался начать я пламенную речь, но она не потребовалась – все и так все понимали. По плану через 3 дня в устье Аллах-Юни за нами должна была прибыть баржа из Усть-Маи, а она точно ждать не будет.

- А давайте я по быстрому небольшой плот свяжу, что бы не тащить все это барахло обратно? – предложил Андрей. Доплывем до устья, там перебазируемся на нормальный плот.

Мы, разумеется, были только за – тащиться по заснеженной тайге 20 километров с тяжеленными рюкзаками не было ни малейшего желания. Тем более, Тимофей занимался сбором вещей, а я – документацией шурфа и шлихов. Через час мы были готовы к отплытию, а через три, когда уже начало темнеть – достигли Аллах-Юни.

Следующие три дня стали для нас настоящей борьбой за жизнь. Три человека, голодные, усталые, промокшие и замерзающие, заброшенные в совершенно чуждую, недружественную среду, стремящуюся уничтожить их любыми доступными способами – с помощью порогов на реке, мороза, окончательно ударившего с наступлением ясных дней, завалов топляка и водоворотов, пронизывающего ветра.

На третий день мы увидели дымы костров по правому берегу реки и принялись править туда. Течение несло нас в противоположном направлении, отяжелевший плот не слушался нас, да и просто не было сил ворочать правилом. Андрей взял бердану и выстрелил вверх. Из последних сил мы подогнали плот к берегу, Тимофей уже второй день лежал в лихорадке, не в силах вылезти из спальника. Берег оказался обрывистым, плот стало бить о него, но зацепиться было не за что, сильное течение сносило его дальше, и мы боялись, что нас вынесет в Алдан.

К реке стали выбегать люди. Они кричали, что дальше будет отмель и бежали впереди плота. Наконец из-за зарослей показалась небольшая коса – это был последний шанс пристать, но сил править плотом уже не было, течение неуклонно отгоняло нас от спасительного берега. Ребята с берега бросились в ледяную воду и вытолкали плот на косу. Мы были спасены – с бессильной улыбкой мы бросились обниматься. Нас подхватили и буквально повели в лагерь. Тимофея отнесли прямо в спальнике. Вещи наши так же играючи подхватили и всей этой делегацией направились во временный лагерь.

У ближайшей палатки стоял Зайцев, глаза его метали громы и молнии, вся его поза говорила о нетерпении. Но увидев нас, грязных, обессилевших и замерзших, опирающихся на товарищей, смог только спросить:

- Ну как?

Я отпустил ребят, поддерживающих меня, нетвердо подошел к нему, снял с плеч мешок со шлихом, с которым не расстался бы ни при каких обстоятельствах, достал оттуда пробный мешочек и протянул ему. Тот ослабил шнурок и высыпал на ладонь немного шлиха, дыхание его перехватило.

- Так, в столовую есть, потом в баню, потом переодеться в сухое и ко мне на доклад – скомандовал он.

 

Глава 21
Москва, 1990е

В маминой конторе отмечали корпоратив – как у них это было принято – широко, с размахом, в ресторане с обилием выпивки, вкусностей и традиционных корпоративных развлечений. Видно было, что мама ждала это событие – прикупила по случаю нарядное платье, подчеркивающее ее фигуру, даже вроде сумочку к этому платью; утром в день корпоратива долго наряжалась и действительно, выглядела шикарно. Выдалась по-настоящему новогодняя погода – стоял небольшой морозец, шел легкий снежок, праздник выдался на славу.

После окончания вечеринки сотрудников должен был развезти по домам специально арендованный автобус. Но маму предложил подвезти шеф – он буквально накануне купил новенькую BMW, может похвастать хотел, может, мама не захотела в красивом платье сидеть в вонючем прокуренном пазике, а главное, все были выпимши, навеселе, в хорошем настроении и ожидании новогоднего чуда. Знаете, бывает такое чувство эйфории, накатывает волна, и кажется, что ничего плохого случится не может. Так вот – мощная машина, плохая резина, пушистый снежок, легкий морозец и пьяный водитель – в результате от красивой новой BMW остался покореженный кусок металла, мама погибла на месте, шеф – в реанимации, даже снегоуборочный КАМАЗ – и тот под списание.

До сих пор с содроганием вспоминаю этот Новый Год – неестественная поза мамы в красивом платье с блестками, высокие каблуки, разметавшиеся светлые волосы - все это залито кровью, отец с каменным лицом играет желваками, сдерживая слезы, дедушка с бабушкой, посеревшие от горя. Вместо радостной встречи Нового года, боя курантов и пузырьков шампанского – похороны на промерзшем, мрачном, черно-сером кладбище, комья мороженой земли, поминки, водка и кутия – и горе, горе, горе – очень многие любили мою маму – простится пришло столько народу, что еле-еле влезли в нашу квартиру. И все плакали. С тех пор я уже никогда не мог воспринимать Новый год как праздник и никогда его не отмечал. Спустя много лет стал праздновать, чисто для себя, китайский Новый год – какая, в сущности, разница, какую дату принять за начало нового сезона?

Отец как-то сразу постарел, осунулся. Сразу после случившегося они с Антоном сидели на кухне и мрачно пили водку без тостов и не чокаясь. Отец дал волю чувствам и наконец расплакался. Я раньше никогда его таким не видел – он ругал на чем свет стоит маминого босса, рвался поехать в больницу и добить его, ходил по кухне из угла в угол, прикуривал сигарету от сигареты; только Антон смог его успокоить, напоить до беспамятства и уложить спать.

После новогодних праздников дед вынужден был взять больничный, я же вынужден был сдавать сессию. И обнаружил, что на всех экзаменах вскользь смотрят мой билет, а потом только выражают соболезнования и спрашивают о самочувствии отца и дедушки – весь факультет облетела страшная новость о маме. Мне были очень в тягость эти разговоры, но я обнаружил, что готовиться к экзаменам вовсе необязательно – преподов мои знания особо не интересовали, всем было важно узнать шокирующие подробности из первых уст. А я и рад был этому – вместо зубрежки учебников – гараж с Серегой и ночные бдения в сети и за сбором компьютерного железа. Ко всему прочему прибавилось автошкола – невтерпеж было получить права, чтобы покрасоваться на собственном автомобиле, поэтому дорожные правила я штрудировал гораздо охотнее униветситетских учебников.

Конечно калейдоскоп студенческой жизни быстро стер остроту утраты и к наступающей весне я уже не был в столь тяжелой депрессии, как сразу после новогодних событий. Случилась и первая влюбленность, хождения за ручку по заснеженным аллеям университетского парка, первый секс, гулянки с друзьями и подругами – студентами на свободных хатах, ночевки у девченок в общаге – к чему это описывать, все когда-нибудь были студентами или пребывали в таком возрасте.

К середине марта я получил права, сдав все с первого раза – сказались моя упорная зубрежка билетов, усидчивое посещение всех занятий в автошколе, настойчивое желание водить и железные нервы отца, который каждую неделю при выезде на дачу минимум час проводил, обучая меня практической езде. К этому времени мы с Серегой перебрали копейку до винтика и технически она была в идеальном состоянии. Проржавевшие дыры в крыльях и полу не заросли, конечно, но я и не хотел, чтоб она выглядела как новая – тогда машины частенько угоняли, так что лучше ржавая, но там, где с вечера оставил – решил я.

Если до весны мы с Костей собрали всего несколько компьютеров на сторону – пару попросили знакомые Костиных родителей, пару на работе у мамы, один мы мне собрали, да Костин апгрейдили, то по весне стали просить собрать чаще – не было недели, что бы к нам не обращались за сборкой. Мы поначалу были только рады возможности поковыряться в железе и потестить новинки, но времени стало катастрофически не хватать. Тогда мы смекнули, что пора и для себя поработать – и стали накидывать по 200 долларов на машину – по сотке на брата.

У отца с Антоном дела тоже шли потихоньку, они взяли на работу механика, который приводил поступающую технику в порядок, подкрашивал, подшаманивал перед продажей. Иногда к ним стали обращаться старые клиенты для ремонта – механик уже накопил опыт устранения стандартных поломок и без проблем чинил поломанную технику. Тогда они стали закупать и запчасти и продавать их. Правда недолго МВА-Технологии были монополистами на рынке – идея витала в воздухе и уже спустя два-три месяца все, кто таскал бэушные иномарки из-за кордона начали предлагать и погрузчики, и другую спецтехнику вплоть до тракторов. Но кусочек пирога урвать они успели и теперь сидели на этом кусочке довольно комфортно.

Время весной почему-то идет особенно быстро. Еще вчера сугробы вдоль дорог начали таять, как по щелчку пальцев – началась сессия. Я, признаться, сильно нервничал, учеба давалась мне не очень. Но и на этой сессии на экзаменах мы в основном обсуждали мою семью, их дела и самочувствие после новогодних событий. Все заметили, что отец стал редко появляться на кафедре и диссертацию свою подзабросил, но о их делах с Антоном коллектив еще не узнал, я был вынужден старательно увиливать от прямых вопросов, отвечая уклончиво что-то типа «Занимается домашними делами» или «Переоформляет квартиру». Кстати, квартиру после смерти мамы оформили на меня – так настоял дед, и, как впоследствии выяснилось, очень грамотно поступил.

Лето прошло на практике, где мы лазали по горам, плавали на корабле и изучали геологию страны ногами и руками, промывали шлихи в ледяных речках, мокли под дождями, кормили комаров, месили грязь и махали геологическим молотком. Вся романтика, о которой взахлеб рассказывали отец с дедом, преодоления и подвиги – все это как-то не очень заходило мне. Единственное, что могло примирить меня с этой полевой жизнью – это вечерние посиделки с гитарой у костра, свобода от родственников со своей опекой и девченки, так же выпорхнувшие из-под родительского крыла и опьяненные свободой. Ну и напитками у костра, что уж греха таить!

Словом, после года обучения в Университете я вдруг отчетливо, как гром среди ясного неба, понял – геология, которая так или иначе связывала всю мою семью, на которую молились, о которой могли говорить дни напролет, мне не очень интересна. Я был воспитан так, можно сказать, с молоком матери впитал, что стану геологом. Никто никогда не предлагал мне даже выбора, это было решено с самого моего рождения и не подлежало обсуждению. Единственный человек, который смог бы меня выслушать, понять и поддержать погиб, мама судя по всему тоже разочаровалась в геологии, но позже, уже после универа. Отцу говорить об этом не хотелось, а уж деду и подавно – он это вообще воспримет как предательство.

С отцом мы общались мало – он был сильно занят в конторе, пытался на кафедре появляться и преподавать, и писать свой диссер, уже скорее для проформы. И в Универе все труднее было скрывать свою новую деятельность – доцентской зарплатой не объяснить появление, пусть и заезженной но иномарки, и относительно дорогих шмоток у меня и него. Я тоже домой появлялся только ночевать, и то не всегда – когда не зависал у подруги или в компании. К тому же он считал, что я плохо учусь, недостаточно времени посвящаю наукам, нерегулярно посещаю занятия – это ему сразу докладывали. Если мое увлечение ремонтом авто он мог понять, то все, что касалось компьютера, он считал баловством и какой-то игрой – то ли гольф, то ли казино – что-то непонятное и очень дорогое. По его абсолютному убеждению, все скоро наиграются в эти большие калькуляторы и вернутся к прежней жизни – с печатными машинками и рукописями. Тут я был полностью в непримиримой оппозиции. Дедушка частенько заглядывал ко мне подтянуть перед коллоквиумом или лабораторной, гораздо больше отца интересовался моей учебой и старался подтянуть и приободрить, несмотря на мое молчаливое если не сопротивление, то нежелание.

В сотрудничестве отца с Антоном они продолжали выполнять свои прежние функции – отец рассудительно разбирал все ситуации и вникал во все нюансы, Антон прыгал в гущу событий с криком:

– Главное ввязаться в бой, а там и разберемся!

На этом фоне они частенько спорили и ругались, но по-прежнему оставались друзьями не разлей вода. Но в канун зимы эта рабочая идиллия была нарушена.

 

Глава 22
Дневник, Усть-Майя, 1930е


С триумфом Зайцев, и мы вместе с ним сходили с баржи на пристани в Усть-Майе. До этого весь этот регион, хоть и бы окружен со всех сторон золотодобывающими районами, был обделен месторождениями. На западе еще с прошлого века лежали старинные Ленские прииски, ближе, в верховьях Алдана – прииски Незаметного, на востоке – Охотские золотые россыпи, ниже по Алдану и на северо-восток – золото Колымы и Чукотки, которую закономерно продолжал знаменитый Клондайк. Джугджур не мог не замкнуть эту золотую цепь, и теперь, благодаря нашей экспедиции, это звено встало на свое законное место.

Николай первым делом телеграфировал об успехах экспедиции в трест, кратко внес свои предложения. Пока ожидали ответа из Якутзолота, нам выделили теплый и чистый барак без насекомых, где мы блаженно отдыхали на казенных харчах, пока решались организационные вопросы. Спустя несколько дней Зайцев устроил собрание прямо в нашем бараке.

Начал он с того, что поблагодарил всех за участие, за проделанную работу и за верность социалистическим ценностям. Затем объявил, что экспедиция окончена, желающие могут сесть завтра на пароход до Томмота и затем будут доставлены в пункт назначения – Незаметный, где экспедиция набиралась и куда она должна вернуться. Но вместе с тем сообщил, что трест одобрил его предложение о создании Джугджурской экспедиции на постоянной основе, с базированием в Усть-Майе, и пригласил всех желающих примкнуть к ним на следующий полевой сезон. Затем рассчитал всех рабочих, а нас, инженеров попросил собраться у него в номере в местной гостинице.

С нами он так же рассчитался и предложил остаться здесь, в Усть-Майе для проведения камеральных работ и планировании разведки на следующий полевой сезон. Он уже договорился о выделении шестиквартирной избы под размещение. Принципиальное решение о нашем откомандировании в Усть-Майю принято, но прежде чем оно будет подписано, он решил переговорить с нами, нет ли возражений?

Двое геологов попросились обратно в Незаметный по личным причинам, и Николай обещал помочь им с этим, остальные, переглянувшись, согласились остаться. Я уже прирос к Аллах-Юни, мне хотелось исследовать эту реку дальше, разобраться, наконец, с Бамом и его загадочными увалами.

Мы вернулись в барак. Здесь царило радостное возбуждение, помноженное на невыносимую грусть. Все эти люди, с которыми ты делил хлеб, спирт, брезентовый полог палатки, а зачастую и просто звездное небо над головой, тяжелую ежедневную работу; которые не раз подставляли тебе плечо в трудную минуту, и которых ты сам не раз выручал в беде, теперь разлетятся кто куда, и все это волшебство, возникающее, когда коллектив, прошедший через многие испытания, притирается и начинает работать как единый организм, как шестеренки в сложном, но досконально отлаженном механизме, где не нужны команды, где друг друга понимают с полуслова, жеста, взгляда – все это пропадет. Останутся впечатления, воспоминания, истории о приключениях, которые мы будем еще много лет рассказывать у других костров в других местах и другим людям.

После обеда кто-то достал спирта и разговор пошел оживленнее. То и дело кто-нибудь начинал:

- А помните, как Петрович… - его тут же подхватывали:

- Да, да! – и начинали смеяться, сначала один, потом другой и уже весь барак ржал, как ненормальный. Потом повисала пауза и кто-нибудь продолжал:

- А потом Порфирий с ветки навернулся…. – и снова смех, подробности и воспоминания.

Но слышалась в этом смехе и тоска по прошедшему лету, и грусть перевернутой страницы в истории и горечь неминуемого расставания.

Мы с Андреем изрядно нализались. Он все восторгался моей проницательностью, то и дело в его оборот попадал то один, то другой коллега, которому он пересказывал события последней недели, как я заставлял их с Тимофеем копать шурф на морозе под снегом и без еды.

- А потом там такая россыпь поперла! - не унимался он, - мы аж обалдели! – скажи, Тимоха? – обращался он к третьему нашему попутчику, который был еще очень слаб, но явно шел на поправку.

- Да, вот с такими самородками, - Тимофей показывал пальцами на столе размер раза в три больше, чем на самом деле, - да и песка дохрена было! – из-за слабости его мгновенно развело и понесло на разговоры.

На следующий день утром мы попрощались со всеми, отбывающими на пароходе. Андрей отправлялся в Незаметный, но обещал вернуться по первому же зимнику и присоединиться к экспедиции. Не только он, многие из участников планировали этой зимой вернуться в Усть-Майю – всем было очевидно, что работы здесь непочатый край, нужно будет и разведывать найденное, и искать новые россыпи, и стараться на новых, только что открытых приисках. Золотоносность этого региона подтвердилась, и будет еще много экспедиций.

Мы же с инженерами, обустроившись в своей избе, принялись методично и скрупулёзно обрабатывать полученный в Первой Джугджурской экспедиции материал.

 

Глава 23
Москва, 1990е


Пару месяцев Антон, как он выражался «разминал» довольно жирных заказчиков – некую группу то ли бандитов, то ли бизнесменов – тогда было трудно определить границу между ними – владельцев целой сети складских комплексов на покупку большой партии погрузчиков. И заодно – на платное гарантийное обслуживание. Словом, контракт измерялся шестизначной суммой. МВА-Технологии, разумеется, такой суммой не располагали и просили оплату авансом. Эту тему Антон продвигал всеми доступными ему средствами. И таки договорился о 50% авансе. Однако его все равно не хватало на покупку погрузчиков. Тогда пришлось обратиться к бывшему маминому боссу.

Выйдя из реанимации относительно целым и почти здоровым, он приехал к отцу и долго просил прощения. Он был настолько искренен, что отец простил его, они вдвоем пили на кухне и рыдали над ее фото. Мамин босс пообещал всячески помогать МВА, взял на себя все вопросы с крышей, всегда готов был помочь советом и связями, словом, старался быть ангелом-хранителем для нашей семьи. Это был странный парадокс, то время было не для сантиментов, особенно в сфере бизнеса. Я могу это объяснить только тем, что ошибался в нем, как в человеке, и, конечно же его неравнодушием к маме. Было ли оно взаимным, мы уже никогда не узнаем, да и зачем? Но человек этот отцу и Антону много помог.

Он скрепя сердце помог и в этот раз. По его уверению, сам был вынужден занять у весьма авторитетных людей. Но горячие заверения Антона в непременном успехе дела сыграли свою роль – убеждать он умел, даже такой прожженный пройдоха, как мамин шеф не устоял перед обещанными процентами со сделки.

Но на этот раз что-то пошло не так. Я не склонен считать, что кинули Антона преднамеренно. И контакт был проверенный, неоднократно отработавший свои обязательства, да и ситуация достаточно ординарная – нужно было купить обозначенное количество техники и переправить на таможню – там уже вступал в работу отец и проводил погрузчики на склад. И в какой-то момент вся сотканная Антоном конструкция посыпалась как карточный домик - бывшие партнеры становились врагами, заказчики - конкурентами, все смешалось в МВА-Технологиях.

Когда задержка поставки достигла недели начали звонить заказчики и интересоваться, где техника. Антону отвечали, что есть проблемы с доставкой. Тянулось это месяц, за который группа бандитов со складами успела рассориться и поделить склады на несколько более мелких объединений, но про партию погрузчиков они не забыли. Бывший мамин шеф тоже начал названивать – время кредита вышло и пора было возвращать бабки. В итоге выяснилось, что поставщик оказался втянут в какую-то аферу, они с маминым шефом ездили, разбирались – деньги переводом ушли за границу и растворились, иностранный партнер не получил ничего.

Бандиты регулярно разными группами заезжали в офис МВА, пару раз вывезли Антона с отцом в лес для профилактических, как они их называли, бесед. Словом, на них повесили весь долг, и счетчик не забыли включить. А поскольку с них взять было ровно нечего, да еще и сами бандиты между собой они грызлись, каждая из получившихся после раскола группировок хотела получить долг первыми, зверели они день ото дня все сильнее. Стали приходить и менты – привлечь органы к разборке не составило большого труда. Они так и сказали – не пытайтесь скрыться – от Чукотки до Ашхабада и Вильнюса мы вас найдем.

Даже неунывающий Антон стал сдавать. Ходил потерянный, не шутил и не слышно было его громогласного смеха с хрипотцой. Когда ситуация стала катастрофически острой о ней узнал дедушка. Помню, пришел он к нам, выслушал сбивчивый рассказ отца, вздохнул тяжело и сказал, что есть идеи, постарается помочь.

 

Глава 24
Дневник, Усть-Майя, 1930е


Прошло несколько лет. Джугджурская экспедиция сильно разрослась - множество поисковых партий рыскало по всей горной территории, окаймлявшей Охотское море, и надо сказать, их старания оказались небезуспешными - ежегодно открывались новые россыпи,а иногда и коренные месторождения. Не менее важной задачей, наряду с поиском было и геологическое картирование картирование, и топографо-картографические работы.

Следом за поисковиками шли разведчики, оценивающие объемы металла, и, если это было рентабельно, экспедиция рекомендовала открытие прииска. Хотя, конечно, решение принимали в тресте, а там возня шла нешуточная - за малейшую оплошность летели головы. Все это происходило под вполне благовидным предлогом - стране нужна валюта, стране нужно золото. Много грамотных и опытных инженеров пересажали, часто наверх вылезала такая безграмотная шушера, что волосы у нас на местах вставали дыбом - но все молча глотали бестолковые распоряжения - сидеть не хотелось никому.

У нас на местах тоже забот и проблем хватало. По лесам и поселкам терлось множество старателей, все норовили правдами и неправдами выведать результаты поиска и разведки. Подпоить геологов после экспедиции в череде этих уловок было самым невинным и простым. Ведь не все россыпи становились приисками - некоторые оставлялись «в запас», если принималось решение, что организация прииска нерентабельна. А для небольшой артели из нескольких человек - в самый раз. Главное, подальше от людских глаз. Впрочем места здесь такие, что людских глаз очень мало.

С разведкой другая проблема - люди нанимались в партию рабочими, но как только добирались до места, тут же столбили участок и увольнялись из партии, начинали стараться. Получается экспедиция оплачивала проезд до места и оставалась ни с чем.

Россыпь на р. Бам я сам доразведал на следующий год и она была признана перспективной для организации прииска. Мне даже выдали премию и грамоту, да приняли в партию. Мы с Андреем ходили практически героями весь следующий год и заслужили определенное доверие, к нам потянулись старатели и другие геологи. После этого мне тоже доверили несколько партий, в которых я был начальником, там натерпелся я проблем с работягами, вероятно они считали меня слишком молодым для руководителя, и только Андрюха, человек-гора с пудовыми кулаками, который всегда был на моей стороне (слава Б) мог усмирить иногда возникающие бунты. Вообще первая экспедиция в которой я оказался, была отменно организована - Николай Зайцев был, во-первых, профессионал своего дела, во-вторых, обладал непререкаемым авторитетом.

Андрей вернулся ко мне в Усть-Майю спустя пару месяцев после окончания первой Джугджурской экспедиции, видимо нагулявшись вдоволь в Незаметном. Привез мой чемодан, который отлеживался на складе Якутзолота и кучу впечатлений из «Большого города». Но, поступив на работу в экспедицию, взялся за ум, пошел доучиваться в вечернюю школу и рьяно штудировал школьную программу, чтобы успеть окончить очередной класс до отъезда в партию.

Отношение к образованию было совершенно другим, нежели еще несколько лет назад - люди видели реальный разрыв в отношении, зарплате и возможностях, предоставляемых специалистам и потянулись к знаниям со страшной силой - учились при свете свечи, по нескольку человек на 1 учебник, используя огрызок карандаша и обёрточную и крафтовую бумагу, в несколько смен. По степени уважения учителя поселка превосходили начальников экспедиций, администрацию и партийное руководство Усть-Майи. Я, по мере возможностей, подключился к образованию Андрея и его школьных приятелей, и, признаюсь, они делали реальные успехи.

У меня случился отпуск после доразведки россыпи на р.Бам, и я посетил так и не ставший родным мне Питер. Спустя три года так мало поменялось в городе. Те же лихие извозчики с уставшими лошадьми, те же разбитые мостовые, те же ветшающие здания. А вот люди практически все сменились в Горном. Кто-то ушел на повышение, а повышали всех в Москву, кто-то бросил науку, кто-то забыл меня. Светлану я не нашел – никто не знал, куда исчезла их семья – то ли уехали в длительную командировку, то ли на воронке забрали ночью. Только вот жили много лет – и в один день исчезли. Только Максим Яковлевич сидел за своим столом, все так же заваленным бумагами и картами, все в его кабинете было по-прежнему – и диван, и шкафы.

Мой первый руководитель очень тепло встретил меня, долго расспрашивал о том, как я добрался и как встретили, о проделанной работе. Мне показалось, что он искренне радуется моим успехам. Обсудили и научную работу – мои открытия, сделанные в изучении речных долин, террасо-увалов, определении возраста речных террас того региона очень заинтересовали его, и мы принялись обсуждать перспективы дальнейшего более глубокого исследования этих вопросов. Впоследствии мы стали активно переписываться, писали статьи в научные журналы, как совместно, так и под его редакцией я писал.

Андрей, проявив завидное упорство и старание за несколько лет, быстрее срока, сумел закончить школу и смог поступить в Сибирский горный институт, который вскоре покорил своим басом, размерами и бесконечными байками о далеких россыпях и приисках, затерянных в Приохотских горах. Уехал он в Иркутск, и только после этого я понял, как мне не хватает Андрюхи. За годы, проведенные вместе здесь, на Алдане и в Джугджурских экспедициях, срослись мы, как братья, столько раз делили мы последнюю еду на двоих, ставили палатки, грели друг друга у остывающего огня, спасали от верной смерти и прикрывали от начальников, что не сосчитать. Конечно же, экспедиция в Усть-Майе жила дружно, круг общения был достаточно широк и приятелей – целый барак, после отъезда Андрюхи в институт от меня оторвали кусочек, и рана болела и ныла.

Осенью, а точнее, уже зимой того года, не успели мы до конца обработать полевые материалы из партии мне принесли телеграмму – вызов в трест Якутзолото. Косяков за мной вроде не числилось, хотя и повышать особо было некуда – поэтому с легким сердцем, но и небольшим волнением отправился я с очередным обозом в Незаметный навстречу с высоким руководством.

 

Глава 25
Москва, 1990е


На следующий день они собрались с Антоном, пришел дед и начал:

- Как раз на днях мы общались с моим старинным приятелем и бывшим учеником. Он работает в Зарубежгеологии, сейчас в срочном порядке набирают людей в Гвинею. Есть там у наших, – он многозначительно поднял указательный палец вверх, – свой интерес. Вы со своими погрузчиками не забыли, чему я вас учил? – дед заглянул в глаза по очереди отцу и Антону. Те задумчиво закивали. В глазах отца виднелся ужас, глаза же Антона тут же засияли озорными огоньками.

-Короче, набрал я ему сегодня утром, рекомендовал вас... Он уже обо всем договорился. Послезавтра улетаете. – И треснул кулаком по столу, подчеркивая, что это обсуждению не подлежит.

-Ничего себе! А с нами поговорить можно было? – отец обрел дар речи и принялся возмущаться.

-А вы со мной говорили, когда начали всем этим заниматься? Ну ладно, начали и начали. А зачем у бандитов в долг брать? Где были ваши мозги? – уже на повышенных тонах продолжил он.

-Короче: Паша остается со мной и Зоей. Хорошо, что вы загранпаспорта сделали. А то это была бы прямо настоящая проблема. Завтра утром пораньше – на Сретенку, ставите прививку от желтой лихорадки, потом, с желтыми книжечками – в Гвинейское посольство, – он протянул бумажку, – Вот, позовете человека, он тут же на месте шлепнет визу. Все уже обговорено. Пару лет там отсидитесь, а дальше видно будет. И не вешать нос! Там зарплата в валюте и на месте всем обеспечивают. Так что вы еще и на шоколадное место попали.

-А менты не отследят? – продолжал нервничать отец.

-Менты и погранцы – совершенно разные службы. И если выезд вам не закрыт, а он не закрыт, поскольку никакого дела против вас никто не заводил, то они и отследить скорее всего не смогут. Тем более, что летите вы спецбортом, минуя стандартные процедуры.

Следующий день пролетел в стремительных сборах, все имеющиеся ценности, включая и МВА-Технологии с остатками склада передали бывшему маминому шефу, по-видимому, рассчитавшись с ним если не полностью, то в основном.

Попрощались с отцом мы как-то скомкано, второпях. После смерти мамы мы как-то отдалились друг от друга, будто лопнула какая-то незримая нить, связывающая нашу семью. Дедушка с бабушкой не говорили ни слова, но как-то подспудно обвиняли его в смерти матери. Частенько говорили ему о недостаточной заботе о ребенке, обо мне, значит. А я сейчас-то понимаю, как ему уже тогда тяжело было – весь этот груз вины, которую на него навешивали, да и сам он на себя брал, ответственность обо мне в эти бурные времена, невозможность реализовать себя. А теперь еще и эта совершенно прямая угроза жизни. И этот отъезд в Гвинею, возможно был для него шансом начать новую жизнь в самом прямом смысле этого слова.

Так я остался с дедушкой и бабушкой. Заказчиков погрузчиков дед отвадил очень быстро – у него были связи, о которых мало кто подозревал, да и которые он не афишировал. С отцом созванивались очень редко – они проводили полевые работы в джунглях, почти как дед в свое время в Якутии – такие же дикие условия, с той лишь разницей, что бОльшую часть года в Гвинее градусов на 50 - 60 теплее.

Мы с Костей продолжали свою компьютерную тематику, но между нами не все было ладно – Костя все больше погружался в сеть, как только он собрал собственный комп и не надо было делить его с предками, он иногда сутками напролет запирался в комнате, выходя только в туалет и что-нибудь съесть. Потом его родителей пригласили поработать за границей снова, Костя ожидаемо остался в Москве, но учиться стал еще хуже и связался с какой-то компанией из своих старых знакомых, с которыми учился еще до отъезда в Америку. Была там у него девушка во дворе, Ленкой звали, в которую в школе был страстно влюблен, но, конечно же, не смел тогда признаться. А теперь встретил во дворе и у них все закрутилось. Девчонка была зажигательной, этого у нее было не отнять – и симпатичная, и озорная, понятно, почему он потерял голову. Правда, она еще и была довольно свободных взглядов – переспать с кем-нибудь после совместной пьянки для нее было совершенно обычным делом, после которого она могла уйти в загул на недельку-другую, не отвечая на звонки и вообще не появляясь дома. Потом целуя Костю она на голубом глазу говорила:

-Да напилась малость, понравился мне парень. Да не парься, ты – зе бест!

После таких моментов происходило бурное примирение, Костик делал вид, что не парится, но я-то знал, как он парится – он все рассказывал мне за пивом в его пустой квартире, когда она устраивала очередной загул. Я понимал, что такие отношения до хорошего не доведут – когда Ленка уходила в штопор, у него все валилось из рук, не то, что собрать машину, ложку-то забывал, как держать. А когда она возвращалась – он забывал обо всем – какая учеба или изучение компьютерных журналов, общение с коллегами? Она занимала его внимание всецело – с момента, когда он открывал глаза и до ночи. Конечно, Ленка была девочка-праздник, все, попадающие в водоворот ее веселья, теряли возможность к сопротивлению – немедленно находились деньги на бухло и закусь, и хата и спутники. Признаться, мне она тоже нравилась, и я тоже мог бы очутиться в этом водовороте, но искреннее горе, которое я мог бы доставить своему другу, уберегло меня от необдуманного шага.

- Знаешь, я прекрасно понимаю, что это нездоровые отношения. Но ничего с собой поделать не могу – как только она приходит ко мне, я словно столбенею, не могу на нее ни обижаться, ни прогнать. Вообще на нее обижаться не могу. Она как это, – он смотрел вокруг, – как воздух... Не, как сигарета. – он смотрел на подожженую сигарету в руке. – Вот знаешь же, что дрянь, что вредно и хреново воняет. Но как сладко закурить ее после кофе или пива... – и он мечтательно поднимал глаза вверх.

Учебу я, скрепя сердце, продолжал, исключительно чтобы не расстраивать деда, я четко решил закончить Универ. Чем дальше, тем больше становилось очевидно, что будущего в геологии у меня нет не только по причине того, что она была мне неинтересна – на моих глазах распускали некогда могучие геологические организации в Сибири – развалилась Иркутская Восточно-Сибирская экспедиция, на ладан дышала Западно-Сибирская... С горечью об этом шумела кафедра, переговаривались профессора в курилке – наши знания больше не востребованы – поиск и разведка полезных ископаемых больше не нужны стране...

В то же время я совершенно ясно осознавал, насколько быстро, глубоко и возможно не для всех заметно проникает компьютер во все сферы жизни человека. Что-то новое появлялось чуть ли не еженедельно, нужно было постоянно быть начеку – то новый диск, то память, появлялись новые производители, и, чтобы сохранить преимущество, нужно было отслеживать все новинки. Не сказать, чтобы количество заказов росло, как снежный ком, но сарафанное радио работало, кроме того, многие из тех, кто познакомился с 286 хотели что-то помощнее и пересаживались на 386, на котором уже можно было поставить Windows 3.1, свои старые компы пристраивали по знакомым и тем самым передавали меня по цепочке.

Костя все больше выбивался из темы. Спустя полгода после того, как он загулял с Ленкой я понимал, что уже не помогаю ему собирать компы, а скорее, он помогает мне, хотя он этого очевидно не осознавал – по риторике его разговоров он считал, что сборкой и подбором оборудования занимается он. Перестал ездить со мной за запчастями, мол ты на машине, ты и езжай. Появилась у него еще одна черта, которая мешала нашим делам – он принимал заказы только когда были нужны деньги. Если к нему обращались клиенты в момент депрессии или наоборот, запоя с Ленкой, он мог просто послать. Как только начинались затруднения с финансами, он начинал вспоминать и перезванивать потенциальным клиентам, но далеко не все были готовы вернуться и доверить ему немалые по тем временам деньги, пусть и приходили они к нему по совету, после того, как были им посланы. Я настоятельно просил его не поступать так, говорил, что, если ему некогда пусть дает мой номер, я сделаю все сам. Так через какое-то время и стало происходить – он давал клиентам мой телефон, потом просто требовал свою долю.

 

Глава 26
Дневник, Незаметный, 1930е


- Оооооо! Серега, привет! – Коля Зайцев встал и захромал из-за стола навстречу мне, приобнял и крепко, как он всегда это делал, пожал руку.

Мне было неуютно от таких проявлений дружеского участия, и в то же время сильно льстило это. Я по-прежнему чувствовал себя рядом с ним вчерашним студентом, хотя он уже относился ко мне, как к равному, такому же начальнику партии, как и он сам еще совсем недавно, до травмы, поставившей крест на полевой работе.

- Мы тут следим за тобой, - подняв указательный палец вверх и глядя на коллег, сидящих в той же комнате продолжил Николай, - статьи твои про строение аллювиальных толщ правых притоков Алдана – это же просто библия для поисковика! От всех начальников партий требуем досконально изучать этот опыт!

- Ну право, хватит, - не выдержал я, - Нос задеру слишком сильно. Надеюсь я не за этим неделю на перекладных сюда добирался? – уже с усмешкой сказал я.

- Конечно, нет, - вмиг посерьезнев, сказал он. – Тут у нас вот какое дело. Он вздохнул и принял официальный вид. Слыхал про контору «Союзникельоловоразведка» управления Наркомцветмета? – чуть не сломав язык выдавил из себя Николай.

- Ну конечно, слухами земля полнится, - усмехнулся я. - Только зачем так сложно, у нас вроде их просто называют – «Якутолово»?

Я мучительно соображал к чему этот разговор.

- Ну да, Якутолово – это как раз наше местное отделение этой конторы.

Николай внимательно посмотрел на мое озадаченное лицо, вздохнул и продолжил:

- Наша страна развивается, развивается промышленность, строятся электростанции, электрификация и так далее. А олова в СССР нет вообще. Его за границей закупают, за золото. Не дело это. А тут несколькими геологами в процессе картирования здесь, в Якутии обнаружены признаки оловоносности, и тут же все силы приказали направить в этом направлении, – он махнул рукой и усмехнулся, - правда план по золоту никто не снижает, но это уже детали, как говорится.

Николай прикурил папиросу, которую разминал в руках все время монолога, я последовал его примеру, и он продолжил:

- Словом, они попросили у нас усиления, причем через самый верх, - он задрал глаза вверх, - через Москву. Как тут отказать, - усмехнувшись, он развел руками, - и мы тут много обсуждали и хотим выдвинуть твою кандидатуру. У тебя богатый полевой опыт, в том числе в роли начальника партии, ты занимаешься наукой, тебе проще будет перестроиться с золота на олово, к тому же ты еще и авантюрист известный! Поэтому наше руководство предлагает тебе должность начальника экспедиции.

Я практически на месте и присел. Вона куда клонил все это время Зайцев! Якутолово сейчас было только на стадии формирования, ворваться туда на этом этапе – это очень крутой карьерный кульбит, но это еще и колоссальная ответственность – начальник экспедиции – это уже сотни подчиненных, а какой тут контингент? Половина – точно бывшие зэка, из кулацких или белогвардейских. Две трети оставшихся – бывшие старатели да лихие люди с тремя классами ЦПШ в лучшем случае. Как с таким контингентом вести поиски и разведку в гораздо более суровых, нежели средний Алдан, условиях верхней Яны? Оправдать возложенное доверие? Да еще и без Андрюхи?

С другой стороны, во мне снова, как тогда, когда я отправлялся в Якутию, возникло это чувство, словно взрыв, откуда-то из груди началось и пошло-пошло по венам и костям – чувство, заставляющее вращаться шестеренки в мозгу и двигать шарниры сухожилий – перед тобой снова что-то новое, неизведанное, снова тысячи километров белого листа, по которому снова не ступала нога исследователя, новые неожиданные задачи. Ведь, по большому счету, за эти годы Джугджурская экспедиция сделала колоссальную работу, как того и требовало руководство – белых пятен между Алданом и Охотским морем не оставалось. Я начал ощущать, что снова скатываюсь в рутину – камеральная обработка – доразведка – камеральная дообработка.

Переписка с Максим Яковлевичем и наши с ним научные статьи были отдушиной для меня, поскольку там, где все хорошо исследовано, описано и разведано, а главное – есть качественные топографо-картографический материал, кроется множество данных, которые можно накапливать, интерпретировать и делать выводы. А заниматься наукой мне нравилось, пожалуй, не меньше, чем ходить в маршруты и открывать новые реки, горы, долины и иногда россыпи.

- Ладно, Серег, иди чаю попей, подумай до вечера. Вечером пойдем говорить с Яков Семеновичем, - отправил меня переваривать полученную информацию Николай.

- Что, с САМИМ? – удивился я. Начальник треста «Якутзолото» был человеком легендарным и недосягаемым из дальних поселков, хотя и менялись они тогда довольно часто – то оказывались вредителями, то бывшими кулаками или белогвардейцами. Но Яков Семенович был точно из своих – всю жизнь проработавший горняком и в Забайкалье, и в Бодайбо, и в Москве успевший посидеть в руководящей должности. (Но все равно осужденный через пару лет и так и погибший в тюрьме).

- Да. Так что иди побрейся и причешись, - рассмеялся Зайцев. – Да ладно, не дрейфь, нормальный он мужик совершенно.

А я и не боялся. Чего мне бояться? Я считал, что работаю честно и меня абсолютно не в чем упрекнуть. Ну нервничал немного. Мне назначили время встречи, и я отправился обратно в гостиницу обдумывать это довольно щедрое и ответственное предложение.

Сидел я в своей комнате и рассуждал - почему люди, бросая насиженные места, отправляются в далекие путешествия? Очевидно, что насиженные места гораздо комфортнее - тебя окружают родственники, соседи, друзья. Ты занимаешься привычной деятельностью и живешь привычной, накатанной жизнью. Конечно есть экстремальные ситуации, когда оставаться дома смерти подобно, но это уже не путешествие, это побег. Но есть же люди, которым пообещай золотые горы – с места не сдвинутся, а есть – которых пальцем помани, они с радостью бросят все и поедут, пойдут, поплывут искать новые места, иных людей и яркие приключения!

У них есть какой-то специальный ген, отвечающий за стремление к перемещению в пространстве. Должен же был кто-то поднимать оседлые племена и двигать на новые земли - все эти орды Чингисхана, франков, гуннов, бургундцев и варваров - кто-то прошел их путь первым и рассказал о новых землях. А потом люди с таким нарушенным геном сбивались в стаи и на кораблях уплывали за пределы известного мира и открывали новые пути, континенты и миры. Теперь эти же люди, по-видимому идут в ледяные пустыни на поиски какого-нибудь олова. Нужно ли им это олово? Да нет, конечно! Им нужно первым увидеть эти сопки, горы и реки. А олово нужно другим, а значит, мы нужны друг другу! Значит, решено – я согласен!

Встреча вечером прошла хорошо. Яков Семенович прекрасно понимал ситуацию на местах, недаром бОльшую часть жизни проработал на приисках и рудниках. Приятно было, что он хорошо отзывался о моей работе, судя по проскальзывающим в его речи словечкам и формулировкам, корни его осведомленности кроются в рассказах Николая. Я поймал взгляд своего бывшего шефа, и он подмигнул мне. Приятно, черт возьми. Полдня я прикидывал, как организовать работу будущей экспедиции, и, дав принципиальное согласие, попросил о нескольких одолжениях – в основном кадрового характера – я уже прикинул кого и на каких ключевых должностях хотел бы видеть в новой организации.

Разумеется, и Николай, и Яков Семенович принялись тяжело вздыхать, морщить лоб и хмурить брови – с опытными специалистами расставаться никто не хотел. Порешили на том, что позже, уже со стороны Якутолова урегулируем этот вопрос.

 

Глава 27
Москва, 1990е


С дедушкой и бабушкой мы жили не сказать, чтобы душа в душу, но вполне мирно. Конечно, подростку трудно уживаться даже с родителями – разница в поколение зачастую ставит непреодолимую стену между ними. Но в случае с дедом Сережей и бабой Зоей такого не происходило – видимо, потому что изначально мы подходили друг к другу именно с этой меркой – и им и мне было очевидно, что в полной мере мы понять через поколение не сможем, поэтому мы старались максимально ценить мнение друг друга. Я действительно деда очень уважал, и как ученого, и как человека, своей железной волей покорившего просторы заполярья. И бабушка, хоть и стала уже совсем домашней и пропахла пирожками с вареньем, долгое время плечом к плечу с дедом управляла оленьими повозками и ходила в маршруты. Они стоили друг друга и глядя на них, тихо разговаривающих о чем-нибудь мое сердце наполнялось... даже не знаю – любовью наверное. Дед, в свою очередь, конечно же ворчал на меня, что я плохо учусь, компьютер вообще считал каким-то дьявольским телевизором, но не мешал мне заниматься этим и целую комнату в своей квартире я переоборудовал под мастерскую с кучей запчастей и инструментов. Бабушка Зоя вообще не лезла ни в учебу, ни в мои компьютерные дела, следила только за тем, чтобы я поел и не ходил в грязных вещах, за что я ей мог быть только безмерно благодарен. Отец с каждой зарплаты присылал нам перевод, да и на компах я уже неплохо зарабатывал, так что нам хватало на вполне достойную жизнь.

На предпоследнем курсе весной Костик вдруг пропал. Я, признаться, не сразу это заметил – весна время, когда гормоны кипят, у меня была очередная пассия, которую я водил на концерты рок-групп, с которой мы, не скрываясь уже, жили на моей квартире, я был поглощен компами, к этому времени появились уже 486 процессоры, спрос на которые был колоссальным, я получил заказ на первый сервер. Серегу я давно уже вовлек в эту деятельность – он ездил по квартирам, рынкам и магазинам с записочками за запчастями и развозил готовые машины. Попутно мы продавали мониторы и принтеры, поскольку юзеры не хотели в этом разбираться, а хотели получить готовую машину. Поэтому пришлось прикупить каблучек – в копейку гигантские ламповые мониторы не влезали. То, что Костя не приходил в Универ, я уже привык – видимо у него период отношений с Ленкой затянулся. Но когда он уже месяц не подкидывал работы, а за деньгами приходил не сам, а присылал каких-то дружков, я напрягся и в субботу утром поехал к нему в гости.

Дверь оказалась незаперта и я вошел. В нос ударил запах тухлятины, пота и перегара такой силы, что я аж поперхнулся. Когда я был здесь последний раз? Да наверное, на новогодние праздники – все было в полном порядке, Костя не был чистюлей, но порядок любил, все всегда стояло по местам. Сейчас же в квартире стоял форменный бардак – несмотря на сумрак в коридоре было видно повсюду валяющиеся вещи, пыль, пустые банки и бутылки. Нехорошее чувство захлестнуло меня. Я глянул на кухню из коридора – горы немытой посуды, консервные банки и стада непуганых тараканов – и пошел в комнату Кости. По дороге заглянул в настежь открытую гостиную. Три тела храпели на диване, прикрытые диванной накидкой. В Костиной комнате стоял комп с креслом и кровать в углу. Первым я увидел комп, покрытый как минимум месячным слоем пыли, потом Костика с Ленкой, спящих на кровати в спутанном постельном белье. Я подошел и принялся трясти Костю, он зашевелился, открыл глаза и присел, кутаясь в грязное, в пятнах и подтеках одеяло. Он и раньше был довольно худым, а сейчас стал просто похож на скелет. Скелет, обтянутый синеватой кожей. Из-за него выглянула Ленка, тоже изрядно схуднувшая, с копной нечесаных, сбитых в колтуны грязных волос. Не найдя в себе даже сил на приветствие, я смог только выдохнуть:

- Что произошло?

- О! Ленк, глянь – Паша зашел! – Костя показал на меня, и ответил уже мне, - Ничего, все в порядке – он очень странным взглядом осмотрел комнату. – Гульнули вот вчера малец.

- Вчера!? Малец!? – я хватал вонючий воздух ртом, не находя слов, потом подошел к окну, которое все еще было заклеено по-зимнему, отодвинул штору и, порвав бумагу, открыл настежь – в комнату ворвался свежий весенний воздух и солнечные лучи осветили Костину берлогу.

- Раз уж зашел, деньги-то у тебя с собой есть? – Костя как-то криво заулыбался, Ленка тоже радостно выглянула из-за его плеча и подхватила:

- Нужен-то всего полтинник – я позвоню и все организую. С нами вмазаться не хочешь?

- Чего-чего? – Переспросил я

- Ну ширнуться, – она удивленно захлопала глазами.

И тут до меня доперло. Я будто подсознательно не замечал, точнее мой мозг ограждал меня от зрительной информации, и только теперь все в голове у меня срослось: повсюду – на тумбочке, на компьютерном столе, у кровати – валялись использованные шприцы. Не требовалось никакого расследования – я мгновенно понял, что Ленка в очередном загуле подсела на наркоту и притащила ее к Костику, а тот ради нее готовый на все, с радостью, ни минуты не сомневаясь, нырнул за ней в пучину. И я все это время финансировал этот притон!

Пока я сидел, будто пораженный громом, Костик продолжил:

- Да ты попробуй разок, это не так уж плохо, как об этом говорят!

Я ужаснулся. Ужаснулся от осознания того, что он искренне считает, что у него все в порядке. Скатившись за месяц – два на это дно, он совершенно не понимает, что он на дне, более того, по мнению Кости он продолжает полностью контролировать свою жизнь.

Надо было срочно что-то делать, но что – я абсолютно не представлял. Хотя, подумал я, первым делом надо выгнать взашей всех его – кого? Не собутыльников ведь? Короче, недолго думая, я взял Ленку прямо за нечесаную шевелюру и голой вытащил из кровати.

- Собралась и пошла вон! – прошипел я ей. Ее глаза бегали в полном непонимании, она посмотрела на Костю. Он попытался вмешаться, но я, хоть с физкультурой вовсе не дружил, без труда закинул этот ходячий скелет обратно в кровать. Потом пинками растолкал лежащих на диване. Все эти тени начали слоняться по квартире в поисках своих вещей, разбросанных ровным слоем, воды и опохмелки. Я практически пинками подгонял их, пока они, кряхтя, как старики не покинули квартиру.

Я позвонил Сереге. Он обещал подъехать. Тем временем Костя, завернувшись в одеяло, пришел и начал ругаться на меня – и я увидел вместо интеллигентного, умного, начитанного и, несмотря ни на что, тонко чувствующего человека, которым я знал его раньше, совершенно другое, что то сбивчивое, трясущееся и заикающееся. Я шуганул его на диван, где он и забился в угол.

Пришел Серега, зажал нос от смрада (надо же, я уже привык). Говорит:

- Видал я такое, у нас в доме пацан один так же снаркоманился.

- Что, к батарее его привяжем? – говорю ему.

- Да не, ты чо? Он весь подъезд на уши подымет. Тут и менты будут, и скорая. Да еще и скопытиться может. Тут медицина нужна! Сейчас звякну, контакт найду. – и ушел к телефону звонить, предварительно брезгливо протерев трубку об штанину.

Вскоре приехала незаметная машина с двумя довольно крупными санитарами в штатском и увезла предварительно собранного нами Костю. Я нашел уборщицу, которая за сходную цену навела условный порядок в квартире.

Не прошло и недели, как Костя сам мне набрал.

- Я тут в больничке. Оклемался вроде. Забери меня отсюда. – и назвал адрес.

Я привез его домой.

- Чего делать-то будешь? Я твой друг, но не нянька тебе. Я тебя из беды вытащил, а дальше сам соображай – хочешь, возвращайся назад к Ленке и всему этому, хочешь – не возвращайся, давай с нами компами заниматься. У меня учеба, девушка, дела вот. – развел я руками.

- Да не. Ни то, ни другое. Здесь я остаться не смогу. Сорвусь. Я отцу звякнул, наплел ему всякой несуразицы. Короче послезавтра он прилетает и заберет с собой. Там доучусь как-нибудь. Язык я знаю, не пропаду небось. – он с невероятной грустью в глазах улыбнулся.

- Спасибо тебе огромное! Ты не представляешь, как я тебе благодарен. – продолжил он. – Забери себе мой комп, еще четыре месяца назад это была отличная машина!

Я попытался отмахнутся, но он продолжил:

- Ну не повезем же мы его с собой! А через год ее только выбросить можно будет. Так что комп твой. Только у меня одна просьба будет.

- Какая? – напрягся я.

- Останься со мной до приезда отца. Я реально боюсь оставаться один.

Что мне оставалось делать? Я пообещал. Днем он отдраивал квартиру, я делал домашку, готовился к лабам и колкам, а ночью обнимал его (не в том смысле) – он потел, крутился на кровати, как будто его током било, трясло, в минуты забытья он звал Ленку, заматывался в одеяло… А утром снова брался за тряпку, трясущимися непослушными руками намывал и намывал квартиру. Думаю, ему нужно было простое дело, способное занять его тело и мозг, и он нашел его в домашних хлопотах.

Наконец приехал его отец. Костя сделал вид, что счастлив видеть его – возможно он действительно был счастлив. Я же, проявив всяческую вежливость, раскланялся и уехал, выдохнув и с радостью вернувшись к делам, девушке и своей поредевшей семье.

Забегу вперед, Костя смог избавиться от зависимости, выучился в штатах на программиста, стал отличным высокооплачиваемым специалистом, обзавелся гражданством, семьей, домом в силиконовой долине и семизначным счетом в банке. Мы сначала долго переписывались по email, потом – в мессенджерах, он всегда звал в гости, и был благодарен, но больше мы никогда так и не встретились.

 

Глава 28
Дневник, Верхоянск, 1930е


Дальше события развивались очень быстро – на следующий день отбили телеграмму в Якутск о моем согласии и меня перевели в Якутолово с повышением. Там меня приняли прямо с распростертыми объятиями – не иначе, Николай дал мне очень хорошие рекомендации. Пожалуй, даже слишком. Я очень испугался не оправдать таких высоких ожиданий. Однако первым делом составил список людей, которых хотел бы видеть на ключевых постах в экспедиции. Не знаю уж какие силы были задействованы в этом мероприятии, но буквально через 2 дня приказы о переводе ключевых лиц были готовы, переданы мне с наказом срочно доставить этих самых лиц в Незаметный. И с очередным обозом я отправился в Усть-Майю.

Там в течении буквально двух недель я завершил дела, передал все незавершенные одному из самых толковых геологов Джугджурской экспедиции, набил свой Ленинградский чемодан своими научными рукописями и заметками, собрал рюкзак с пожитками и во главе делегации – будущим костяком своей экспедиции направился обратно в Незаметный, и дальше, зимником в Якутск, где тогда и располагалось геологическое управление Якутской республики, куда и прибыл накануне очередного Нового Года. Новогодних праздников тогда еще не существовало, поэтому сразу после вовсе не пышного новогоднего застолья – это пока еще считалось буржуазным пережитком, мы принялись готовиться к большой экспедиции, собирать продукты, вербовать рабочих, промывальщиков, шурфовщиков. Мне, конечно, очень не хватало Андрея, его связей во всех слоях общества Якутии – от батраков и разнорабочих до инженеров.

Однако правдами и неправдами к запланированному отправлению – первому дню календарной весны, 1 марта, хотя в этих краях весной еще совершенно не пахнет, мы отправились в Верхоянье, страну с подтвержденной оловоносностью, чтобы искать для страны новый металл, а для себя – новые приключения, путешествия, трудности, а может, и славу.

Путь до Верхоянска был значительно длиннее, чем до Усть-Майи, предстояло преодолеть Верхоянский хребет, перевалы которого были суровы и не лишены опасности, но, с другой стороны, зимник этот был наезженный, с регулярным сообщением и налаженными ночевками. Так что удачное прохождение этого пути во многом зависело от погоды – если завьюжит, то на перевалы лучше не соваться, а если непогода настигла уже в горах – лучше остановиться и переждать, двигаться по обледеневшим карнизам в пургу – самоубийственное занятие. Однако приближалась весна, почти всю дорогу нас сопровождало яркое, ослепляющее солнце и мы благополучно миновали зимник.

В Верхоянске уже было небольшое геологическое управление, ориентированное как раз на поиск олова. Здесь мы провели несколько дней в прокуренном зале, договариваясь, обсуждая, а иногда и споря до хрипоты – куда партии из экспедиции отправятся в первую очередь, какие реки и ручьи наиболее перспективны для поиска, исходя их уже полученных данных геологической съемки, орографии и просто чутья. Стояли цели и в разведке и уже открытых россыпей – олово было нужно стране, как воздух, требовалось как можно быстрее выдавать ценное сырье стране. С планами по разведке было гораздо более понятно.

В Верхоянске разместились отдохнуть на зимних квартирах, перегруппировались, добрали продовольствия, поменяли лошадей на оленей и отправились дальше, к местечку Эсэ-Хайя, где были обнаружены первые ручьи с россыпями кассетерита – минерала с высоким содержанием олова, черный песок, который мы променяли на золотой песок. Задача была поставлена найти коренные месторождения – добывать олово из россыпей можно, но чрезвычайно нерентабельно. По долинам местных рек было раскидано относительно много сел якутов и местность была довольно обжитой – вдоль многих рек стояли зимовья и проходили зимники, поэтому, хотя и картирование этого региона еще не прошло, общее представление и абрисы с приблизительным расположением хребтов, рек и поселков уже были.

Первый полевой сезон прошел успешно. Мозговой штурм в Верхоянске прошел не зря – по результатам геологической съемки удалось довольно быстро локализовать коренное месторождение олова, силами других партий - развернуть касситеритовую съемку на довольно большой площади вокруг Верхоянска, по бассейнам окрестных рек. Конечно, у меня было очень мало опыта управления столь большим и разношерстным коллективом. Узнав, что в Верхоянске разрешают старание на касситерит и принимают обогащенный песок по хорошей цене, многие рабочие принялись стараться, что бы они не разбежались, приходилось идти на крайние меры.

Как начальнику экспедиции мне полагалось табельное оружие и, хотя я никогда раньше не направлял оружие на людей, здесь пришлось даже стрелять – не на поражение, но в воздух и пару раз по ногам. А что было делать, когда не удавалось решить вопросы путем переговоров? К сожалению, руководство ставило задачи по поиску и разведке, которые надо было выполнять любой ценой. Нередки были случаи бунта в партии, когда подпившие работяги требовали спирта, продуктов, а иногда подстрекали весь состав сорваться с работ и пойти стараться. Но после выстрелов буйные головы обычно остывали, а проспавшись, как правило, просили прощения.

После открытия месторождения было принято решение о немедленной его разведке, для этого в Эсэ-Хайе организовали палаточный лагерь, а затем принялись строить и постоянный поселок из рубленых изб. Первую зиму в этом суровейшем климате разведчики провели в палатках, но сумели разведать рудное тело, и оно по всем прикидкам было богатейшим.

Летом на перекладных в Верхоянск добрался Андрей. Мы с ним радовались и прыгали как дети. Он рассказывал, что учится хорошо, ему интересно разбираться в науках о земле и попутно во всем остальном, чему его учат в институте. Он хотел только одного – побыстрее вернуться в Якутию и начать самостоятельно работать. Разумеется, я ему пообещал, что как только он вернется, получит собственную партию в руководство. Я был уверен, что его опыт в экспедициях, кипучая деятельность, авторитет, а теперь еще и образование сделают из него прекрасного начальника партии.

Как встал зимник, в Верхоянск примчалось какое-то руководство из треста. До них дошли слухи, что тут происходит какой-то верхоянский террор в экспедиции. Пришлось устроить перекрестный допрос, что бы они разобрались в ситуации. Тем более, что со всеми поставленными задачами мы справились просто на отлично. В результате этой неожиданной ревизии мне был дан карт-бланш на дальнейший поиск и разведку во всем Верхоянском улусе и окрестностях и негласно разрешили поддержку дисциплины любыми способами.

 

Глава 29
Москва, 2000е


Что касаемо моей учебы – в какой-то момент я начал писать диплом под началом молодого научного руководителя, который шарил в компьютерной тематике и тоже болел идеей применения машинной обработки в своей научной сфере. Мы принялись продвигать геологическое картирование и статистическую обработку на основе пространственных данных. На первых порах, из-за низких вычислительных мощностей – на элементарном уровне, но с появлением на кафедре Pentium’a и установки MapInfo стали получаться гораздо более интересные вещи.

Диплом мой, снабженный красивыми разноцветными графиками, картами и диаграммами, распечатанными на первом на факультете цветном принтере формата А3, произвел фурор на кафедре. Возможно, не подозревая и не преследуя такую цель, я для большинства, скажем прямо, немолодых сотрудников кафедры, раскрыл глаза на потенциал компьютера. Он, стоявший в отведенном ему в дальнем углу кабинета месте воспринимался исключительно как очень дорогая игрушка для раскладывания пасьянса или как печатная машинка, на которой секретарь кафедры иногда печатала приказы. Но когда я представил свой диплом, основанный на обработке статистических данных в привязке к картографической основе и поданный на понятной графической основе, многие поменяли точку зрения. Задавали много вопросов как по теме, так и о компьютерах и их возможностях.

Комиссия аплодировала нашей с руководителем работе, говорила о моем большом научном будущем, о том, что я не подвел своих заслуженных предков, и много-много приятных вещей. А я торжественно улыбался и думал только о том, что я наконец-то закончил Универ и долг мой перед отцом и дедом уплачен сполна.

Когда наконец отгремели торжества, связанные с защитой, вручением диплома и выпускным я наконец выдохнул спокойно и смог с головой погрузиться в компьютерную тематику.

Мы с Серегой сняли небольшое подвальное помещение неподалеку от м. Университет и наняли способного студента продавцом-консультантом. Серега в большей части заведовал административной частью, я – технической, но в партнеры я его не стал брать – еще слишком жива в памяти была история с Костиком, которую я переживал до сих пор.

На этот момент специалистов в нашем направлении на рынке труда фактически не было. Все, кто работал в этой области были фактически самоучками, бывшими программистами или электронщиками, словом, людьми независимыми и неуправляемыми, которые вообще на тот момент неплохо чувствовали себя и не рвались идти на работу к другому такому же самоучке, профессиональная этика не позволяла работать внаем. Многие шли путем наименьшего сопротивления и обучали перспективных студентов механически собирать детали, не вдаваясь в совместимость компонентов. Таких контор наплодилось в какой-то момент довольно много. Но то, что они клепали, было совершеннейшим ширпотребом из самых дешевых деталей, все мои клиенты (а их становилось все больше, сарафанное радио продолжало работать) признавали, что мои компы работают быстрее и стабильнее. Поэтому я не стал, да и чисто физически не мог конкурировать с рвущимся вперед рынком готовых PC, а решил наращивать свои компетенции в области сложных серверных систем и сетевого оборудования, о котором массовый сегмент даже не знал.

 

Глава 30
Дневник, Эсэ-Хайя, 1940е



Палаточный городок, организованный для разведки месторождения в Эсэ-Хайе быстро оброс постоянными бревенчатыми бараками, и стремительно рос. Сразу было принято решение о строительстве Янского оловообогатительного комбината, который был построен в кратчайшие сроки и выдавал уже десятки тонн концентрата.

Самой главной проблемой стала рабочая сила – романтиков не хватало, поэтому строительство было передано НКВД и на тяжелую работу в непростые заполярные условия стали прибывать политзаключенные, работу в руднике и комбинате не прерывали никогда – актировок в Янлаге не было. И бежать из этого лагеря было некуда, так же как из всего этого региона, Верхоянья. За короткое лето добраться до цивилизации практически невозможно, и, хотя просторы здесь невероятные, все люди на виду, не спрятаться и не раствориться даже в Якутске, не то, что в поселках поменьше.

К началу сороковых до Крайнего Севера доехали первые автомобили, полуторки, очень сильно облегчившие нам снабжение рудников и экспедиции, по зимникам наладили регулярное почтовое сообщение, да и добираться до Якутска стало гораздо быстрее. На р. Яна у устья Батагая появилась пристань и новый поселок, куда летом кораблями завозили тысячи тонн грузов – продовольствия, оборудования, строительных материалов и всего необходимого для жизни окрестных селений.

С началом войны многие хотели отправиться на фронт. Но нам объяснили, что стране мы нужнее здесь, что для промышленности требуются полезные ископаемые и наш фронт здесь – на поиске и картировании. Некоторые даже пробовали разорвать контракт и уволиться или просто уйти на большую землю и вступить в ряды Красной Армии, но беглецов отлавливали и возвращали. Паспорта забрали и вручили справки от Никельоловоразведки, так что мы стали как колхозники, беспаспортные. Новости долго и с задержками доходили до нашего края света и каждую весточку с запада мы ловили с большой надеждой.

Андрею повезло больше – его взяли добровольцем, и после полугодовой учебки он попал на фронт. Не понимаю, каким чудом он там уцелел, учитывая его характер – везде переть напролом и всегда бросаться в самую гущу событий. Однако дошел до Берлина, нацарапал что-то на Рейхстаге, получил несколько медалей и вернулся доучиваться в Иркутск.

На последнюю производственную практику напросился он в мою же партию вместе с сокурсницей, Яной. Конечно в полях было много шуток про Яну в Верхоянье, но миниатюрная светловолосая девчушка произвела на всех неизгладимое впечатление, но похоже, что больше всех в нее влюблен был Андрей, который, как медведь , охранял ее ото всех возможных опасностей, как природного, так и антропогенного характера, ибо в партии всегда найдутся охотники на молодых симпатичных студенток.

Конечно, когда Андрей после института приехал устраиваться в экспедицию с молодой женой, это не стало неожиданностью ни для кого. Устроили им встречу и свадьбу, так как студенты не могли себе позволить ничего торжественного в Иркутске, а здесь Андрея еще хорошо помнили и знали, остались у него тут друзья, и я в том числе.

На первый полевой сезон я взял эту сладкую парочку в свою партию, чтобы присмотреться к новым специалистам лично. Оба они проявили себя с лучшей стороны, и я со спокойной совестью на следующий сезон доверил Андрею самостоятельное руководство партией.

 

Глава 31
Москва, 2000е

Бабушка и дедушка жили своей тихой жизнью, я старался помогать им чем мог, они, в свою очередь, были добры со мной, угощали домашними заготовками и борщом, выращивали на даче огурцы и помидоры, снабжали яблоками в урожайные годы и непременно – кабачками в сезон. Они со сдержанным уважением относились к моим увлечениям (хотя уже, по сути, профессии, хотя они этого, конечно, не признавали), я старался всячески уважать дедушкино и бабушкино ворчание на тему того, каким бы славным мое будущее было на кафедре, среди (пыльных) научных корифеев. В целом мы, конечно любили друг друга в нашей маленькой семейной идиллии.

С отцом мы регулярно разговаривали, но эти разговоры трудно назвать длинными и подробными – связь с Гвинеей была мягко говоря, дорогая и все это мероприятие долгое время, пока отец с Антоном сидели в полях, было вообще сложным занятием. Поэтому нельзя сказать, что отношения наши были очень доверительными, но о своей учебе, научной работе, и делах сердечных вкратце рассказывал. О своей работе с компьютерами – в меньшей степени, он почему-то до сих пор относился к этому отрицательно. Но когда узнал, о том, что после яркой защиты диплома решил уйти из Универа – расстроился. У него прямо аж голос поменялся – он до последнего был уверен в том, что мое увлечение компами пройдет само.

Через несколько лет отец с Антоном осели во все более растущем в Гвинее российском представительстве в качестве консультантов в сфере геологии и перестали ездить в поля, разве только в особых интересных случаях и с инспекцией. Конечно отец очень хотел домой, африканская жизнь ему не очень нравилась, он не мог привыкнуть к непунктуальности и необязательности местного населения, жаре и влажности, к еде, не мог выучить французский и чувствовал себя крайне неуютно. Антон же наоборот, с радостью и присущим ему куражем погрузился в новую жизнь, будто никогда и не жил по-другому. Сперва обзавелся целым черным гаремом, но, когда санврач рассказал ему о СПИДе, резко повыгонял всех и завел относительно постоянную мадам из представительства. Облазил все местные бары, сносно выучил французский, прослыл непобедимым потребителем джина, перезнакомился со всеми местными представителями как власти, так и бандитов и чувствовал себя, как рыба в воде.

Однако, как ни хотели они на родину, вернуться они не могли. После их бегства, возможно в отместку, кредиторы добились возбуждения УД и, хотя им никто и не занимался уже давно, во всех стоп-листах они стояли еще 9 лет, как сказал адвокат. Людей, повинных в сложившейся ситуации, уже либо не было в живых, либо они давно занимались другими делами, главное, что всем фигурантам того дела было уже не до отца.

Я, памятуя, как засиживался в Fidonet Костик, да и сам черпая там массу полезной информации по интересующим меня темам сделал ставку на зарождающийся интернет. Мы с несколькими приятелями, которыми успел обзавестись за время работы в компьютерной сфере, учредили контору и на голом энтузиазме, за собственный счет провели в наш район оптоволоконный кабель. Все остальные крутили пальцем у виска – говорили, что за такой неоправданный ценник никто не потащит себе сеть. Действительно, сначала все шло неважно – к сети подключилось несколько крупных коммерческих и государственных организаций и на этом все замерло. Многие из тех, кто скидывался на это мероприятие продали свою долю либо за символический платеж, либо за ящик пива, лишь бы избавиться от актива, требующего подпитки, поскольку скудная абонентская плата не окупала затраты на содержание оборудования, сети, потребляемой электроэнергии. В деле остались только я и еще трое единомышленников. Я держал эту сеть еще и с целью тестирования закупаемого оборудования с точки зрения региональных особенностей – перепадов напряжения, температуры и влажности, так что мои затраты в какой-то степени окупались. Но постепенно ситуация выправлялась – все больше людей хотели быстрый выход в сеть, пока, спустя несколько лет спрос не стал похож на снежный ком, несколько бригад были расписаны на неделю вперед, сеть вышла в уверенный плюс.

Однажды вечером зазвонил международный звонок. Кроме отца это некому было быть. Я шел к телефону с тревогой – отец всегда был очень пунктуальным и с возрастом эта его особенность только усиливалась. Поэтому звонок вне оговоренного времени говорил о чем-то неординарном. Я поднял трубку и услышал спокойный и особенно хриплый голос Антона. Сердце мое упало.

- Привет, Паша.

- Привет, дядя Антон. Говорите, что случилось? – я окончательно убедился, что что-то произошло. Антон тяжело вздохнул.

- Не буду водить вокруг да около. Отец твой погиб. Малярия. – выдохнул он на одном дыхании.

- Как же так, он говорил, что малярия легко лечится! – воскликнул я.

- Так это если вовремя и в городе, а он в поля поехал, вертолет не успел забрать. – еще раз тяжело вздохнув ответил Антон.

- Подожди, но он рассказывал, что вы в столице сидите, обработкой занимаетесь, руководите? В поля не выезжаете? – не сдавался я, не осознавая до конца произошедшее, не в состоянии поверить в случившееся, дрожащим голосом продолжил я расспрос.

- Да, мы последние года полтора в офисе сидим, но тут из партии пришло сообщение, какая-то необычная фигня, я-то в этом особо не разбираюсь, а отец твой аж засветился весь, засуетился, засобирался и туда поехал. А там места гнилые – болота да джунгли кругом, гнуса всякого – полчища. Ну а дальше – ты его знаешь – стало плохо – никому не сказал, сам решил, что с устатку, да в непривычной обстановке. А как поняли – поздно было, санитарку вызвали, да тут штормило, вылетела только через 2 дня. Так и сгорел в лихорадке.

Комок подкатил к горлу. Знаете, такой комок, который пытаешься проглотить, а он не глотается, а только давит на глаза и начинают течь слезы. И чем больше пытаешься его проглотить, тем больше слез из глаз. Хочешь чего-нибудь сказать - а слова не проходят – им этот комок мешает. Так вот и икаешь, а сказать ничего не получается.

Антон услышал эти мои всхлипы, подождал для приличия минуту, попросил взять ручку и бумагу и под диктовку записать ряд действий, которые нужно было предпринять для улаживания всех формальностей и продиктовал свой Гвинейский мобильный. Спасибо ему за это, потому что, если бы он этого не сделал, я бы ничего не смог вспомнить – слишком путались мысли на тот момент.

Совершенно потерянный, я пошел к дедушке и бабушке. Они, узнав новость, расстроились, разумеется, бабушка немедленно пустила слезу, дед же, обняв нас, тоже беззвучно плакал, только дрожь в его некогда мощном теле выдавала его скорбь. И много позже я понял, не столько плакали они тогда по отцу, сколько по мне, ибо понимали, что теперь я в этом мире совершенно один, их дни сочтены и ничем больше помочь мне они, скорее всего, не смогут.

 

Глава 32
Дневник, Верхоянье, 1940е


Осень в этом году выдалась шикарная – сначала стукнули небольшие заморозки со снегом, но ветер быстро сменился на южный, небо очистилось, потеплело, но природа почуяла близость зимы, лиственницы моментально пожелтели, кустарничек покраснел, насекомые пропали и перестали досаждать своим бесконечным гулом.

Мы заканчивали геологическую съемку в среднем течении Эльганелги, партия Андрея обследовала верховья той же самой реки по соседству и скоро должна была прийти в наш лагерь. Мы условились, что после объединения будем выбираться к Батагаю по старинке, плотами.

Нам оставалось всего несколько дней работы, когда уставшая, но довольная партия Андрея пришла в наш лагерь. Все были очень рады встрече, был устроен товарищеский ужин с выдачей 100 грамм спирта, окончание сезона было видно, оно уже чувствовалось и витало в воздухе, оставалось сделать последние маршруты, подобрать последние крохи, дообследовать последние притоки. Люди общались, рассказывали истории, в основном смешные и интересные, делились произошедшим, случаями из жизни партии, про охоту, рыбалку, про работу, разумеется тоже – куда же без нее.

Мы с Андреем тоже обсуждали насущные вопросы. Его, конечно же больше всего интересовала Яна – она перед самым полевым сезоном забеременела и не пошла в поля, поэтому Андрей к окончанию экспедиции сидел как на иголках – по сроку прямо сейчас должен был родиться его наследник, а он здесь по сути уже закончил, но не идет в сторону своей ненаглядной, а вынужден ждать, когда мы закончим. Соответственно предлагал всяческую помощь в доделках.

Меня же мучала одна мысль – в прошлый сезон из-за резко пришедшей зимы эвакуировалась партия Казаченко, не успевшие провести съемку одного из притоков Ленгая, и теперь он повис белым пятном посреди карты. С лагеря, где мы сейчас находились, туда было пару дней хода на лошадях через относительно несложный перевал, и уже несколько дней меня свербила идея, что сама природа хорошей погодой подсказывает мне, давая теплые и ясные дни: «Иди и доделай эту речку!».

Я поделился этими мыслями с Андреем, он вздохнул, махнул рукой и сказал:

- А пойдем вместе, как тогда, на Баме? Я все равно тут весь изведусь в лагере сидеть. А так и при деле, и посмотрим с перевала на всю эту красоту! И время, глядишь быстрее пройдет.

На этом и условились, договорились выдвигаться прямо пораньше на следующий день. Обговорили кто чем будет заниматься, оставили необходимые распоряжения в своих партиях, расписали последние маршруты, кто будет вязать плоты, кто собирать и упаковывать скарб.

Рано утром, наспех позавтракав, когда солнце только начало освещать распадки гор с востока, мы с Андреем уже сидели в седлах двух самых выносливых лошадей двух наших партий. Поначалу путь шел по пологой долине реки, которая становилась все круче и круче. Ни тропы, ни дороги не было, приходилось плутать среди поваленных стволов, периодически переходить речку по скользким валунам, обходя прижимы. К вечеру мы наконец выбрались на финишную прямую – тайга заканчивалась и начиналась зона тундры, которая простиралась до самого перевала. Здесь мы и решили заночевать, чтобы провести ночь с дровами и горячей едой, и следующим марш-броском преодолеть гольцы и следующей ночью спуститься в долину необследованной реки.

Ночь была морозной, но ватные спальники и теплый огонь согревали нас, а утром пораньше, наспех позавтракав, с рассветом, мы уже вышли из леса на уровень гольцов. Идти стало легче – не надо было постоянно искать прохода между деревьями, сплетениями упавших стволов и веток, но склон становился все круче и лошадям стало в какой-то момент тяжело нести нас вместе с поклажей, и мы спешились, дабы облегчить им путь.

В полдень, как и планировали, мы оказались на перевале. Залитая солнечным светом, в совершенно прозрачном морозном воздухе предстала перед нами эта бескрайняя горная страна, покрытая сейчас огненно-желтой лиственничной хвойной тайгой вдоль долин рек, красно-зелеными кедрачами выше леса и черно-белыми безжизненными вершинами горных цепей. Андрей размечтался:

- Представь, вон там, - он указал на ближайшую к нам долину, - пройдет шоссе, а у той теки, - он продолжал показывать вокруг, - появится новый город, шахты, рудники…

Я был более реалистичен и в менее мечтательном настроении, поэтому только повел плечом на его рассуждения.

- Ну если только сейчас мы здесь найдем какое-то месторождение…. А так зачем эта бесплодная тайга кому-то сдалась…

- Послушай, но согласись, советские инженеры и рабочие создали колоссальные сооружения - повернули реки, построили плотины, соединили всю страну рельсами, заводы, целые искусственные моря, срыли горы и раздвинули хребты! - Андрей был явно впечатлен масштабами стройки, которую увидел в европейской части страны, где он не был очень давно, как и я, впрочем. - Конечно же, человек царь природы и может подчинить себе ее законы! - не унимался он.

- Конечно же ты неправ! - тут же парировал я его. - И сейчас я тебе это легко докажу.

- Ну давай! - Андрей, как всегда был уверен и бескомпромиссен в своих суждениях.

- Хорошо, смотри: все изменения в природе происходят за счет энергии и времени. Ты представляешь какими масштабами энергии располагает природа? Один только ветер, дай ему разгуляться, может положить километры тайги. Сколько лесорубов нужно, чтобы в момент положить столько стволов? А штормы, которые разбрасывают как игрушечные кубики стотонные бетонные блоки? Да что там стихия - возьми муравьев - так даже они перемещают бОльше грунта, чем все человечество! - я распалялся все больше, уверенность Андрея дрогнула.

- А теперь представь: весна, ясное утро. Сколько градусов? Ну минус 10. Но вот выглянуло солнце, проходит пара часов - и закапало с крыш, снег начал таять - температура поднялась на 10-15 градусов над всей Якутией. По силам такое человеку? Да сожги всю тайгу разом - неизвестно, получится ли у тебя растопить весь снег. А солнце, которое находится хрен знает где в космосе, за месяц превращает ледяную пустыню в землю полную жизни. Андрей молча покачивался в такт лошадиных шагов. На лице его читалась работа мысли. Когда мы с ним впервые встретились на станции в Невере, я и представить себе такого не мог. Теперь же рядом со мной ехал сформировавшийся специалист, способный мыслить и сопоставлять факты и применять свои знания.

- Посмотри вокруг! - я махнул рукой в сторону долины, - вот река, вот горы - ты же представляешь, сколько скалы этот небольшой ручеек перемолол в песок унес прочь? Тысячи кубических километров! Если все человечество встанет с тачками и начнет эту работу, когда оно закончит? Да вот фиг знает, тут считать надо!

- Точно. Теперь я понимаю про время! - Андрея словно осенило. - мы оперируем годами, пятилетками, а природа - миллионами лет, а если надо, то и миллиардами! - лицо его приобрело торжественное выражение, будто он, словно оракул обрел новую непререкаемую истину. И эта река уже, может десятки миллионов лет по песчинке разъедает эти горы… и ей некуда спешить - впереди у нее еще несколько десятков миллионов лет…

- Да! - Ответил я ему. - видишь лежит валун? Так вот, скорее всего он лежал, еще когда родился твой прадед, и абсолютно неизменным будет лежать, когда состарится твой правнук. А с точки зрения земли этот валун - обломок горы, которая в свою очередь быстро разрушается, а до этого этот валун был осадочной породой на дне моря, илом, который со временем превратился в камень, а потом был поднят со дна моря и превратился в горы.

- Да, воистину человек - песчинка во времени и пространстве. - Андрей был поражен и начал говорить вещи, противоположные своему первоначальному суждению. Действительно, люди в обозримом будущем вряд ли смогут повлиять на природу. В лучшем случае - немного оградить себя от негативного воздействия. Получается все человечество с точки зрения природы - пшик и по времени, и по силе.

 

Глава 33
Москва, 2000е


Деда не стало как-то очень резко. Хотя и неожиданностью это было назвать нельзя. Все-таки почти 90 лет - не шутка. Просто он жил всю жизнь как кованый гвоздь - нельзя было услышать от него ни жалобы, ни просьбы. Всегда шел с высоко поднятой головой.

Конечно, под конец начал сдавать - то анализы плохие, то в поликлинику надо сходить, то бок заколет, то суставы заболят. Но он не придавал этому значения - говорил, вот придет осень, пойду за грибами - ягодами, все пройдет! И бабушка Зина моя всегда говорила:

- Как пойдет за грибами - весь день его нету, гляжу: тащщит целый рюкзак, и не хромает, и спина не болит, и давление в норме!

Конечно же не только физические хвори подтачивали деда. Под конец частенько путал он и даты, и людей, забывал значимые события, мог в каждую встречу начинать рассказывать одну и ту же историю, глаза его мутнели, и я видел, что он теряет нить. Мне было горько смотреть на все это, я мягко возвращал его в нужное русло – ничего не поделаешь, возраст берет свое. Но иногда он брал мою руку, и в его глазах вспыхивала полная осознанность, твердость и решимость. Он начинал рассказывать о Якутии, о том, что может помочь сделать мне настоящее открытие. Чуть ли не начинал требовать взять ему билет на самолет. Я старался все более изобретательно отшучиваться от него – мысль о моей научной деятельности не покидала его никогда, а с возрастом все больше проявлялась, иногда казалось, что он не осознает, что я бросил Универ. Но спустя несколько секунд он замирал, горько улыбался, отводил глаза, взгляд его снова потухал.

Еще мучал его сон. Сам он не рассказывал никогда, всегда отмахивался: мол, ересь какая-то снится, не бери внук в голову. Нечасто это было, несколько раз в год, особенно посреди лета, бабушка рассказывала, что дыхание перехватывает, весь мечется по кровати, руки сжимает, весь мокрый, бредит - так думаю и помрет он когда-нибудь из-за своего сна-то.

Но не дожил он в этом году до осени, до грибов и своих традиционных походов в лес. Пришел июль, пошли плодоносить заботливо выращенные на подоконнике с марта помидоры на даче, в разгаре были лучшие летние деньки - и затосковал дед, попросился в шумную и пыльную Москву. С ним часто такое бывало посреди июля, никто и не удивился. Бабушка осталась на даче, поливать огород. А дед потосковал пару дней, вызвал скорую, сам открыл им дверь - и не стало его.

Прощаться с ним приезжали со всей страны. Я никак не мог предположить, что столько людей может так тепло к нему относиться. Его друзья, ученики и последователи приехали и прилетели из Магадана, Якутска, Иркутска и Питера, с университета пришла толпа народу. Бедлам они, конечно устроили знатный. Но каждый хлопал меня по плечу, говорил, что мне с дедом сильно повезло, приносили свои соболезнования.

Для меня, конечно мир рухнул. То, что казалось непоколебимым, словно утес, разбивающий штормовые волны, греющий облака в вышине и дающий приют чайкам и крабам, вдруг с грохотом обвалился.

 

Глава 34
Дневник, Верхоянье, 1940е


Перевалив в бассейн исследуемой речки мы принялись за работу, которую вели слаженно – оба мы были опытными полевиками и без лишних слов выполняли свою привычную работу – пока один описывал обнажение, другой принимался за шлих.

Давно мы с Андреем не разговаривали столько времени напролет по душам – либо на работе и по работе, либо с его женой, откровенного разговора при посторонних не выйдет. Другое дело тут – до ближайшего человеческого уха – 4 дня ходу на лошади! Он взахлеб рассказывал о знакомстве с Яной – о другом он и не мог рассказывать, причем в своем изложении, немного отличном от того романтически-скромного, излагаемого ими вместе официально.

Я тоже рассказывал о зарождающихся отношениях с Зоей Григорьевой, сотрудницей минералогической лаборатории в Батагае. Все отношения, складывающиеся в предыдущие годы, были какими-то мимолетными, несерьезными, а вот к Зое чувства мои, как мне казалось были гораздо крепче.

Не меньше этого заботило меня и другое – мои академические коллеги призывали заканчивать экспедиционную жизнь и возвращаться в науку, где мне прочили большое будущее. Я к этому моменту выпустил множество статей, и совместно с моими старшими коллегами, и один. Все в один голос призывали уже засесть за монографию и собрать воедино разрозненные знания по речным долинам, разбросанные по статьям, запискам и рукописям.

Но как я мог бросить все это – созданную по крупицам экспедицию, людей, собранных по всей Якутии и немного – за ее пределами, объединенных одной целью и работой? Друзей, проверенных в самых тяжелых жизненных ситуациях, романтику полевой жизни, реки, горы, шлихи? Работу, отлаженную годами, путем уговоров, гласных и негласных правил, повышенных северных коэффициентов к зарплате, а иногда, мне порой до сих пор это припоминали, и под дулом пистолета? Край, на моих глазах поднявшийся из брезентовых палаток до горнообогатительных комбинатов?

Андрей от этих моих слов вздыхал, и говорил:

- Не смотри на меня так. Я не потяну. Я только-только карты рисовать научился, да объемы посчитать могу. А так-то организацию всего этого я не вывезу.

Я понимал, что Андрей еще не готов. И хотя он и был моим ровесником, видел в нем себя, только что окончившего институт, хоть и опытного северного полевика, но совершенно зеленого организатора и научного руководителя. Ну ничего – в экспедиции были достаточно опытные начальники партий – и Миша, и Григорий, и Егор вполне могли бы уже меня заменить… Тут было главное самому принять решение.

За этим обсуждением мы двигались вниз по речке, которой партия Мишки Казаченко дала название Непройденная, поскольку в прошлый полевой сезон была брошена из-за резко ухудшившейся погоды. Нас окружали привычные нам по соседней долине осадочные триасовые породы, шлих не показывал никакого намека ни на касситерит, ни на тем более золото или иные ценные минералы, пока мы не подошли к одному довольно крупному притоку.

На косе его мы решили заночевать, расположились лагерем, отпустили пастись лошадей, я принялся разводить костер, а Андрей отправился брать шлих на косу в месте слияния. Вечерело, поэтому после привычной промывки «на ощупь», лоток поднесли к костру. На первый взгляд ничего необычного – черный шлих хотели было ссыпать в мешочек для образцов, как вдруг Андрей притормозил и принялся перебирать пальцами черные песчинки.

- Глянь! – показал он мне кончик пальца. В свете костра на нем поблескивали красные кристаллы, совсем крошечные, но для данной местности необычные.

- Что это? – спросил я его, поскольку ответ сразу не пришел ко мне.

- Не знаю. Это ты же знатный геолог, знаток местности. Я – то всего третий сезон здесь.

- Ладно, утро вечера мудренее, давай завтра при свете дня посмотрим. Тут в темноте ничего непонятно.

 

Глава 35
Москва, 2010е


В середине 2019 года во время банкета на одной из выставок ко мне уверенно подошел приятный молодой человек и незамысловато представился:

- Женя.

Я сильно, признаться, удивился, оценил нестандартный подход, не стал церемониться и тоже представился:

- Паша

К этому моменту у меня была контора, я тешил себя надеждой, что выше средней, производящей множество позиций оборудования, владеющая оптоволоконными сетями в нескольких районах Москвы и импортирующая широкий ассортимент продукции. Ко всему вышеперечисленному у меня прибавилось двое детей от уже бывшей жены, с которой у нас были контры, а у меня еще и проблемы со сном, алкоголем, нервами и курением.

Женя оказался очень толковым парнем, это было понятно уже после первых нескольких фраз, которыми мы успели перекинуться. Я похвалил его, он смутился и признался, что обучался в штатах и чуть ли не с детства интересовался компьютерными сетями.

- И с какой же целью вы разыскивали меня? - Поинтересовался я, - И почему именно меня? Есть же конторы и более продвинутые, и покрупнее…

- Мне про вас рассказывал … - он назвал кого-то, но я не придал этому значения, поскольку и имя, и фамилия были совершенно заурядные, я мог и не помнить этого человека. И он продолжил:

- Да и отец мне очень рекомендовал поговорить именно с вами. Хотел бы поработать у вас, набраться, так сказать, практического опыта.

В этот момент меня отвлекли, и я не придал большого значения его словам, а просто пригласил поговорить в офис.

Спустя несколько дней он пришел, и, несмотря на то, что я предлагал ему должность повыше, напросился на самую низкую должность – наладчика сети. Я был удивлен, но он логично объяснил, что хочет изучить работу с самого низа, иначе никогда не понять структуру и потребности предприятия. Словом, вскоре я начал думать, что из Жени вырастет отличный зам, вел он себя так, как по моим представлениям должен был себя вести настоящий профессионал. Через месяц он попросил повысить ее, и я с радостью удовлетворил его просьбу, тем более, что наладчиком он уже через неделю стал лучшим, выезжал всегда на самые сложные случаи и всегда быстро находил выход из нестандартных ситуаций.

А в середине осени раздался звонок личного мобильного с неопределенным номером и очень вкрадчивый голос вежливо, но очень настойчиво поинтересовался, свободен ли я завтра утром. Я опешил и ответил, что завтра утром никаких планов нет. В ответ на это мне просто сказали, что к 10 подъедут ко мне и бросили трубку. Я простоял как вкопанный несколько секунд, потом отмахнулся и решил выбросить это из головы – мало ли всяких хулиганов звонят нынче по телефону – и погрузился в текущие дела.

Однако ровно в 10 утра следующего дня в дверь позвонил военный. Он как-то представился, показал корочки и спросил, предупредили ли меня. Я, в шоке и с похмелья, только кивнул.

- Ну тогда пройдемте. – он очаровательно улыбнулся и настойчиво пригласил к двери. Я закрыл дверь, и мы пошли к выходу. Как назло, в подъезде было людно. Я подумал – еще бы наручники одел, что бы весь подъезд потом обсуждал, как Пашу менты увели. Мы сели в не очень новую, но надраенную до блеска, несмотря на непогоду, черную Toyota с голубой мигалкой на крыше и поехали со двора.

- Кто вы и куда мы едем? – поинтересовался наконец я.

Водитель с офицером переглянулись.

- А когда вам звонили, не предупредили? – ответил мне офицер вопросом на вопрос.

- Нет, черт побери! – уже раздражаясь ответил я. У меня не было ни малейшего представления что такого я мог совершить, что бы так демонстративно и бесцеремонно меня куда-то везли. Офицер отвел от меня глаза на лобовое стекло и ответил:

- На Лубянку, куда же еще.

От неожиданности я прикусил язык. Древний, впитанный с молоком матери страх тайной канцелярии перехватил мое дыхание, сковал волю, заставил сердце сумасшедше колотиться.

В тишине мы проехали центр Москвы, местами – по автобусной полосе, местами – включая мигалку по встречке и подъехали переулками к задворкам мрачного здания и заехали во внутренний гараж. Офицер без труда провел меня через охрану, затем по коридорам и лестницам завел меня в просторную комнату.

Кабинет был очень просторный и чрезвычайно богато обставлен. Добротная дубовая мебель в советском стиле, но явно итальянского производства, лампы, бра, диван, кресла, резные стулья, обтянутые тонкой кожей, шкафы с папками и книгами – все подобрано в едином стиле, со вкусом и выглядит дорого. Я предпочитал, что в офисе, что дома современный простой и функциональный стиль, поэтому оказавшись в такой показной роскоши растерялся и встал посреди кабинета на натертом до блеска паркете.

Прошло минуты две и в кабинет ворвался, судя по всему, его хозяин, улыбчивый и приветливый. Протянул руку и представился.

- Доброе утро, Павел Васильевич! Я прошу прощения за ребят! Они перестарались, я просил как можно мягче с вами, а на вас лица нет! Один переложил на другого, тот на третьего – и вот, поглядите – он развел руками – вас привозят, прям как преступника какого, право! А я-то просто побеседовать хотел лично, так скать!

Он пригласил меня в кресло у журнального столика в углу кабинета, сел в соседнее кресло и пододвинул массивную хрустальную пепельницу.

- Закуривайте пожалуйста, - и вытащил из кармана пачку Malboro, сам подцепив сигарету. Я отказался и достал свой Camel. Ненавижу курить чужие сигареты. С удовольствием прикурил, затянулся и подумал, что ничего хорошего эта личная беседа принести не может. Чего-то хорошее может принести личная беседа за чашечкой кофе в кафе. Еще больше хорошего может принести личная беседа за кружечкой пива в баре. А когда тебя на машине с мигалками привозят на Лубянку – из такой личной беседы я, как ни фантазировал, не мог придумать ничего хорошего.

- Павел Васильевич, - продолжил мой собеседник, выпустив струю дыма в потолок, - скажу честно, я тщательно изучил вашу историю и… - он сделал паузу и взмахнул головой, - я искренне уважаю вас. Отлично закончили Московский Государственный Университет, рано потеряли родителей, сумели самостоятельно разобраться в сложнейшей тематике… много раз делали ставки на правильные направления в развитии, создали компанию с таким … приличным оборотом – и все это без хоть какой-нибудь поддержки со стороны государства. И без «волосатой лапы», без родственников, – хозяин кабинета усмехнулся, покачал головой и продолжил: - Я думал, что в наше время такого не бывает.

Если сначала его слова мне льстили, то под конец я с ужасом стал догадываться, к чему он клонит. Однако он продолжал, словно выучил речь наизусть. Хотя, скорее всего, ровно и уверенно говорить было у него профессиональным навыком.

- Именно такая фирма – с незапятнанной репутацией нам и нужна. Я вам хочу сделать предложение, от которого вы не сможете… - он плотоядно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза - … отказаться. Вы же знаете о развертывании альтернативной оптоволоконной сети в стране?

Я кивнул. Кто же из нашей сферы не слышал о Чебурнете с закупками с завышенной иногда в десятки раз стоимостью?

- Так вот мы можем вывести вас на позицию единственного поставщика по определенному перечню оборудования. И на другие закупки для министерства обороны. У них каждая закупка – как три ваших годовых выручки.

Как только разговор вошел в такое русло, я сразу понял, что я как муха сейчас сижу в паутине. И паук потихоньку оплетает меня паутиной, да так, что я уже почти не могу пошевелиться, и паук все уже решил, а я могу только подергаться для вида, чтобы поплотнее затянуть эту паутину. Видимо, у меня был такой вид, что собеседник подскочил и спросил:

- Может, вам коньяку рюмочку? Я знаю, вы не откажетесь, - тут же извлек рюмку и налил в нее, протянул мне, - давайте скорее, а то вы что-то с лица спали совсем, от радости что ли? – издевательски улыбнулся он.

Мне и впрямь очень хотелось накатить. Я понюхал коньяк – от него пахло спокойствием и забытьем. Надеюсь меня здесь не отравят? – подумал я и опрокинул рюмку. Да и пофиг – подумал я следом. Приятное тепло потекло по горлу. Рюмку тут же наполнили снова. Я, не раздумывая, махнул и ее, после чего перевернул ее на столик, показывая, что мне достаточно. Достал сигарету и медленно прикурил ее под пристальным взглядом паука. Выпустил эту самую вкусную, первую после рюмки, струю дыма в потолок. Мысли немного собрались.

- Полагаю, этот не аукцион неслыханной щедрости? Чего же вы хотите взамен?

Улыбка, показное гостеприимство и дружелюбие мигом сошло с лица паука. Глаза, минуту назад излучавшие добро, посерели, черты лица стали резкими, в голосе послышался металл.

- Сын мой, Женька, сядет на твое место. – отрезал он.

Я аж уронил сигарету на тончайшую кожу кабинетного кресла. Вон, оказывается, как! Пригрел змею прямо на груди! А я вижу – лицо этого паука мне кого-то напоминает!

- Паш, ты о Женьке-то плохо не думай. – перешел он на запанибратский тон, отбросив последние приличия. – Он вообще не в курсе того, что сейчас происходит. Просто он хорошо в этом рубит, и я решил и ему помочь, обеспечить, так сказать, будущее. Ведь, согласись, не зря – он реально разбирается?

Я кивнул – что мне оставалось делать?

- Ну и ты должен понимать – такая контора как твоя без чьей-либо поддержки рано или поздно должна была под кого-то прогнуться – по-другому в этом мире не бывает. – он картинно развел руками. – либо менты, либо мы, либо чеченцы. Мы-то поинтеллигентнее будем, - усмехнулся он, - вот, сидим в уютном кресле, коньяк пьем. С ними бы мог бы в лесу оказаться. А там – глянь, какой дождик поливает!

Потом он принялся подробно рассказывать, как будет происходить передача моих долей в собственность Жени. И подробно рассказывал, что будет, если я не пойду на какой-нибудь из шагов. Выходило очень логично - не придерешься. Он сказал, что подозревал, что я могу начать артачиться, поэтому я могу быть свободен, но сегодня он продемонстрирует, на что способен.

Я отказался от возврата домой посредством того же офицера и авто. Мне срочно хотелось остаться одному. Я вышел под холодный ливень, покрывший осеннюю Москву, и побрел вверх по Большой Лубянке, пересек Бульварное, пошел по Сретенке. Волосы мои полностью промокли, вода по голове стекала за шиворот, рубашка под пальто промокла со спины, но я не чувствовал ничего. Буквально два часа перечеркнули всю мою жизнь – 25 лет, которые я без остатка положил ради роста конторы. Ради нее я вставал утром, вынужден был врать и прогибаться, увольнять друзей, поступаться принципами, из-за нее я потерял свою семью и детей – потому что в какой-то момент жена сказала, что ни она, ни дети все равно не видят меня, что все свое время, силы и чувства без остатка я отдаю конторе, а на дом не остается ни капли.

На Сухаревской дрожащими от холода пальцами я вызвал такси. Оно приехало быстро, но увидев меня, мокрого насквозь, водитель чуть было не уехал, но я изловчился и, чавкая ботинками, плюхнулся на заднее сидение. Дома я скинул с себя все мокрое прямо на пол, налил стакан уже не помню, чего, и залпом опрокинул в себя. Потом еще один и уставился в стену перед собой. Зазвонил телефон, я машинально ответил – звонил знакомый с Питерской таможни.

- Паша, тут такое дело – всю твою партию признали грузом двойного назначения. Ну ты знаешь, что это значит. Арестовали, будет экспертиза. Да, возили много раз, и другие возят. Но каждый раз же досматривают, и им сказали эту партию не пускать. Ты же понимаешь, любой товар при желании могут признать товаром двойного назначения, если его компоненты используют вояки. Так что извини, я тут бессилен – это ФСБ, а не таможня. – и отбил вызов.

Поступали и другие звонки, просто текущие по работе, и неприятные – МГТС сообщил, что юристы нашли неточности в договорах аренды кабельной канализации и их придется разорвать, были и другие неприятные звонки, которые повергали меня во все большее уныние. Я накатил еще и пошел к бабушке. После развода у меня осталась только моя квартира, оставшаяся от мамы. Остальное, не сильно сожалея, я оставил бывшей жене с детьми. Бабуля была плоха, я давно нанял ей сиделку – сама она практически не могла себя обслуживать.

Я отправил сиделку погулять на часик, а сам присел к бабе Зое.

- Чего-то Пашенька неважно ты выглядишь. – проскрипела она. – Неприятности? – Я кивнул головой.

- Ничего страшного. Все живы – здоровы, и слава Богу. А с неприятностями разбираться – это наш семейный крест. - Детишки-то в порядке?

- В порядке, - ответил я. Она запустила свою костлявую руку в мою растрепанную после дождя шевелюру и погладила ее.

- Ну значит, ничего страшного не произошло. – она улыбнулась, наверное, желая меня подбодрить, но к горлу стал подкатывать предательский ком и я, поцеловав ее напоследок в лоб, пулей убежал обратно домой.

 

Глава 36
Дневник, Верхоянье, 1940е


Когда я утром высунул нос из спальника, Андрей уже развел костер, оттаял шлих и внимательно его рассматривал, подставляя рассветному солнцу. Я наспех оделся и присоединился к рассматриванию. Кроме крупинок красного цвета в шлихе были и черные кристаллы с необычным жирным блеском, похожие на касситерит, но точно не они, и оливин – зеленые кристаллы присутствовали всегда, когда мы встречали магматические породы, но в этом районе они нам не встречались. Мы переглянулись, в наших глазах блеснул исследовательский огонек, мы поняли друг друга без слов и принялись собирать нехитрый завтрак, заваривать чай, собирать спальники и разыскивать пасущихся лошадей.

Вверх по ручью, который мы, распивая утром чай и покуривая, обозвали Красной Загадкой, количество и крупность красных кристаллов росла. Андрей все морщил лоб, пытаясь вспомнить их названия – очевидно было, что кристаллы из группы гранатов, но разновидностей их великое множество, и каждый приурочен к своим месторождениям. В черном шлихе становилось все больше оливина – шлих из черного стал зеленовато-красным с металлическим блеском.

Вечером погода начала портиться – подул крепкий ветер, застучала по штормовкам и тюкам со спальниками и припасами опадающая хвоя, уже ставшая из ярко-желтой буроватой, старой, готовой пасть на землю под снег. Несмотря на солнечную погоду постепенно холодало – уже в тенях скальных обрывов не таял лед в заводях ручьев, а сами скалы покрывались ледяными наростами в местах выхода родников, кедрач начал клониться к земле в надежде скоро укрыться снегом. Все признаки природы говорили, что вот-вот начнется зима, ляжет снег и нам пора выбираться из этого богом забытого места.

Но нас это совершенно не заботило – как заведенные шли мы по следу черно-красно-зеленого песка, делая все новые и новые шлихи. Уже вечерело, когда мы миновали очередной ручеек и след пропал. Шлих выше ручья снова стал обыкновенным для этих мест.

- Все понятно – разгадка в этом притоке, - махнул я рукой. - Ночуем, завтра осмотрим его и бегом на базу. Пора отбывать в Батагай, а то по зимнику возвращаться будем.

Ночью погода испортилась и начался дождь. Кое-как укрывшись тентом мы дотянули до утра, развели костер из отсыревших дров и принялись пить чай. Андрей с совершенно потерянным видом буравил взглядом кружку.

- Я практически уверен, что красные кристаллы – это пироп. Тогда выше по ручью мы должны встретить магматическое тело. Об этом говорят и кристаллы оливина. Но черные кристаллы с металлическим блеском похожи на ильменит – титановый железняк, а в таком сочетании я их еще не встречал. Причем ильменита очень много. Хотя, мир, как известно, очень непостоянная штука, не так ли? – Андрей в моих глазах рос и говорил очень взвешенные вещи. – мы между делом титановое месторождение сейчас откроем? – его голос дрожал, он готов был вскочить и бежать вперед.

Мы решили, что за день успеем обследовать ручей и вернуться к его устью, поэтому лошадей и поклажу оставили на месте стоянки и налегке пешком отправились вверх по течению. Пройдя совсем немного вверх по течению и взяв очередной шлих, мы поразились размерам и сохранностью кристаллов пиропа – попадались прямо идеальные с ромбовидными гранями.

- Слушай, давай я несколько возьму, Яне брошку сварганю зимой? – Андрей возбужденно перекатывал в лотке с десяток отборных кристаллов.

- Да ты что? Сразу переедешь в рудник олово долбить. – Ответил я ему. - Даже не вздумай. Не то, что взять отсюда, лучше даже не покупай ей рубины, а то потом не отмоешься! Особисты разбираться не будут – с маршрута принес или в магазине купил – сначала отправят в рудник.

Дождь, начавшийся утром, не прекращался, темные тучи повисли низко над уже полностью потерявшей хвою тайгой. Одежда наша отсырела и потяжелела, но нас это не смущало нисколько – как заведенные шли мы вверх по ручью. Внезапно лес расступился и ручей скрылся в довольно узком ущелье. На выходе из ущелья, под насыпью черных валунов намыло косу, из которой мы решили взять шлих.

Андрей с энтузиазмом принялся промывать песок. Вдруг он резко вскрикнул:

- Серега, иди сюда!

Я оторвался от описания, оставил планшет и подбежал к нему. На лотке у него лежал кристалл прозрачного цвета и неправильной формы, не пироп, точно. И не кварц – блеск у него был совершенно другой. Мы переглянулись.

- Ты же думаешь то же, что и я? – вырвалось у меня. – Это же кимберлитовая трубка!

Я вытащил горный компас и принялся царапать стекло кристаллом. Оно легко поддавалось. Тогда я нашел в лотке красный пироп и попробовал царапнуть его. На нем тоже осталась отчетливая крошечная царапина.

- Это же алмаз! – вырвалось у Андрея. Мы обнялись и принялись приплясывать на краю этой песчаной косы, как безумные, как тогда на речке Бам, когда нашли богатейшую золотую россыпь.

- Слушай, да мы с тобой везучая парочка, если так присмотреться!

- Дай-ка я еще попромываю! – у Андрея в глазах появился нездоровый азарт, но я не стал его останавливать – адреналину надо было куда-то выйти, как еще было унять этого здоровенного человека, как не промывкой? Сам я принялся описывать окружающие обнажения, тем более ничего подобного никогда ранее я не встречал, разве что читал вскользь. Андрей же работал как экскаватор, перемывая песчаную косу – каждый найденный кристалл он отмечал победным кличем, и я уже сбился со счету.

Вдруг я услышал грохот – каменная осыпь, венчающая песчаную косу, подрытую без устали роющим Андреем, пришла в движение и осела. Сердце мое остановилось, и я бросился к другу. Он был жив, хотя и был придавлен двумя довольно большими валунами. Я подбежал к нему:

- Ты в порядке? – воскликнул я. Он не ответил, только своими мощными руками как-то нелепо спихивал с себя неожиданно возникшее бремя. Я бросился на помощь, помогая попавшимся под руки плавником снять с него камни. Наконец нам это удалось и тут я увидел, что во рту у него полно крови, а глаза буквально вылезают из орбит.

Я поднял его на руки, перевернул – изо рта и носа хлынула алая кровь, обагряя его лоток и перемытый только что песок и тут же размываемый дождем, стекая за шиворот рубахи. Он захрипел.

- Не могу дышать, – прошептал-прохрипел он. Еще несколько полувдохов – полувыдохов, – нет кислорода совсем, – Еще несколько сдавленных глотков воздуха, - Допрыгался Андрюша! – и попытался улыбнуться.

- Что с тобой!? – не веря произошедшему закричал я.

- Грудина хрустнула, ребра внутрь торчат, не могу дышать, больно очень. Не вернусь я уже отсюда, Серег, - еще несколько полустонов – полувдохов, кровь изо рта течет за шиворот, - Янку мою не брось! Если девочка будет – Машей назови, а коли мальчик – Мишей.

Я упал на колени с Андреем на руках и обратил глаза свои к небу. И увидел точь-в точь свой сон:

Покрытые снегом горные пики, прозрачный горный ручей, черные камни на дне, черные облака в небе и черные голые ветви лиственниц, с которых струями стекает вода.

 

Глава 37
Москва, 2010е


Следующие полгода мою компанию дербанили на части, потом соединяли вместе, но уже без меня. Я поначалу пытался сопротивляться, но что были мои попытки против системы? Все разводили руками, показывали пальцем вверх и говорили, что против них работать и свидетельствовать не будут. Я же погружался в объятия самой мрачной депрессии. Женин отец смог запугать всех моих партнеров, всех, с кем у меня были хорошие отношения, престали со мной общаться. Даже люди, не связанные со мной по работе, узнав о моих злоключениях, начинали сторониться меня. Даже до бывшей он не забыл донести какую-то информацию, отчего она написала пространный текст в мессенджере с просьбой больше не появляться в их жизни.

Против меня возбуждали уголовные дела, меня таскали на допросы по самым невероятным поводам, всегда находился тот, кто свидетельствовал против меня, никакие доказательства и свидетели моих адвокатов не принимались во внимание. Зато дело моментально закрывалось, когда я подписывал, в здравом уме и твердой памяти, и, разумеется, добровольно, очередную бумагу у нотариуса.

Я был опутан очень профессионально сплетенной паутиной по рукам и ногам, паук сидел в центре и словно многорукий и многоголовый злой индийский бог дергал за нитки – телефоны – и из меня потихоньку выкачивали кровь, мои жизненные силы, мой разум и волю. От каждого звонка, от каждого письма, от каждой встречи, отовсюду я ожидал только одного – еще каких-нибудь плохих новостей. Налоговая, следователи, участковые, таможенники - вся система перемалывала меня, как мясорубка. Только после шести вечера, когда все государственные службы переставали работать, можно было забросить телефон, откупорить первую бутылку пива, выдохнуть и сказать себе: «Этот день закончился и ничего страшного уже не может случиться»

С дядей Антоном я все это время поддерживал связь, благо современные телекоммуникации позволяют это делать вообще без ограничений. По сути это остался мой последний старший советник в сложных ситуациях, больше взрослых родственников у меня не осталось, а друзья, знакомые и товарищи на консультантов, к сожалению, не тянули.

Антон так и остался в Гвинее, выучил французский, оброс связями, партнерами по всей Африке, и чувствовал себя как рыба в воде. Он не говорил подробно, чем занимается, но намекал, что помогает африканским царькам легально и не очень распродавать свои ресурсы, отчего в его телефонной книжке были телефоны сильных мира Центральной и Западной Африки, а также барыг всего Западного полушария. Сам Антон приобрел цвет, близкий к цвету своих заказчиков, высох еще больше, стал похож на чернослив, покрылся морщинами, но из-под толстенных линз очков по-прежнему смотрели озорные глаза, готовые на приключения, точно такие же, как у нас на кухне 30 лет назад.

Он всегда сожалел, что я не могу ему помочь, говорил, что не хватает людей, которым можно доверять, но было очевидно, что я не смогу приехать – семья, бизнес, дедушка с бабушкой – все это держало меня в Москве.

Конечно же я рассказал ему обо всем, произошедшем в последние месяцы. Он отнесся к этому довольно прохладно, сказав, что во всех недоразвитых странах бизнесу нужно быть поближе к власти, иначе… он многозначительно промолчал – словом, он сказал, что его предложение в силе, если что, он ждет меня.

Начался ковид и все стало еще запутаннее – все немедленно стали использовать его в собственных целях, ежечасно все менялось и запутывалось, ограничения не успевали вводить, наказания становились все суровее, никто не знал, как правильно что проводить, кроме того, все больше людей заболевало и ложилось в больницы.

Больше всего в связи с новой эпидемией я беспокоился за бабулю. Сам я на здоровье никогда не жаловался и болячки в основном обходили меня стороной. Но какие бы я предосторожности не предпринимал, через несколько месяцев мы подхватили заразу, с разницей всего в несколько дней – не помогли ни маски, ни перчатки – ничего. Ее удалось устроить в какой-то лечебный центр, но там только развели руками – возраст, знаете ли уже чересчур преклонный. Тут может спасти только чудо. Чуда, понятное дело, не случилось – и я остался совершенно один.

Тем временем моя подушка безопасности – накопления на черный день, небольшие, я же считал, что твердо стою на ногах и всю прибыль могу вкладывать в развитие, как и делал всегда, стала подходить к концу. Юристы, адвокаты, сиделка, лечебница, похороны – все это довольно быстро подъело мои накопления, а финансовые поступления практически иссякли.

Месяц после похорон я просидел практически в полном ступоре в размышлениях о смерти – мне была совершенно непонятна ценность моего существования – не было ни цели, ни ориентиров, ни веры в себя, так же, как и не было веры в справедливость, правду, дружбу или добро. Но мыслей о суициде не было, я просто травил себя. Я сидел дома и с остекленевшим взглядом смотрел в стену, не отвечал на звонки, перестал следить за собой, ничего не готовил – есть в общем-то не хотелось, и я обходился доставкой, зато постоянно пил. Когда я допивался до состояния легкого возбуждения, я выходил из своей депрессии и начинал ходить по комнате, размышлять, как действовать дальше, ответные шаги, даже думал просто убить Женю, чтобы хоть как-то оправдать свое никчемное поражение. Но каждый день, проснувшись поутру с головной болью и сушняком, отчетливо осознавал, что все, придуманное в пьяном бреду – полная ерунда. И день начинался заново.

Дошел, - корил я себя, - теперь тебе придется, как настоящему москвичу, сдавать бабушкину квартиру, чтобы продлить свое никчемное существование.

Где-то через месяц я наконец собрался с силами и отправился в квартиру дедушки и бабушки. Стояло уже лето и солнце пригревало в закрытые окна, в квартире стоял тяжелый запах старости, лекарств и заброшенности. Я вспомнил годы, когда дед и бабуля были живы – мне на секунду показалось, что из кухни доносится звук радио и бабушка готовит свои фирменные пирожки, коридор уставлен закрутками, а дед сидит в гостиной и что-то обсуждает по телефону. Я тряхнул головой, сбрасывая наваждение и открыл настежь окна, чтобы выгнать затхлость.

Ремонта здесь не было лет 30 точно, я много раз уговаривал им обновить квартиру, и поменять мебель, но они ни в какую не соглашались – все им было дорого как память, и вправду, мебель, хоть и была старой и потертой, все еще сохраняла монументальную мощность, присущую качественной мебели середины прошлого века, когда еще не придумали делать из ДСП и фанеры шкафы и столы.

Чувствовал я себя на редкость плохо – полгода неврастении, помноженной на обильный алкоголь и отсутствие каких-либо физических нагрузок, подточили мое состояние. Однако квартиру нужно было подготовить к сдаче, иначе жить мне дальше было не на что. Для этого нужно было разобрать всю дедушкину и бабушкину жизнь – что-то отправить в помойку, а что-то оставить на память. С большим трудом и многочисленными передышками я начал избавляться от хлама.

Поразительно, как мало остается от человека после его смерти! То, чем он так дорожил, аккуратно складывал в шкафы, на полки и антресоли вдруг становится никому не нужным хламом, абсолютно не востребованным его потомкам. Редко кому удается привить своим детям любовь к тем же вещам или такие же увлечения, какие есть у самого. А уж что говорить через поколение! Я закурил. Никто уже меня не наругает за это. Можно курить во всей квартире – я горько усмехнулся.

Напоследок я оставил дедушкин кабинет. Пока я был мелким, его от меня закрывали на ключ и не пускали, может поэтому мне он казался таинственным островом сокровищ. А потом я потерял к нему интерес, но сейчас он снова возник во мне. Стеллажи с пыльными камнями – пока бабушка была в состоянии, она следила за его коллекцией. С тех пор, как силы оставили ее, никто уже не открывал стекол, никто не стряхивал пыль с любовно расставленных на полках кристаллов, друз и других редких минералов. Каждый образец был снабжен заботливо напечатанной на машинке этикеткой с названием, уже настолько выцветшем, что с трудом можно было прочитать его.

Я позвонил на факультет, рассказал о коллекции. Трубку взяла молодая сотрудница, фамилии отца и деда уже ничего не говорили ей и она позвала кого-то постарше. Мужчина, которому она передала трубку, вспомнил моих родственников, выразил соболезнования, но по поводу коллекции усмехнулся и сказал, что такого добра у них еще с советских времен на складе неразобранно, никто этим теперь не занимается и никому это теперь не нужно и повесил трубку.

Горько было слышать это, не менее горько сознавать, что и мне, внуку этого прославленного человека все это тоже не нужно. Все месторождения и прииски, открытые им, все научные разработки, позволившие в дальнейшем вести разведку и поиск, его нечеловеческие усилия в сложнейших условиях благодаря чему страна добыла тонны золота и олова, дали жизнь множеству приисков, рудников, поселков и городов, все это страна оценила в трешку в Москве да в более, чем скромную пенсию, которую не хватало, чтобы сводить концы с концами. Коллекцию я вынес на помойку вслед за тряпьем.

Долго еще разбирал я архивы – листок за листком – вся жизнь деда, за каждым письмом, за каждой телеграммой были люди, их усилия и жизни, положенные на какие-то свои, мне уже непонятные цели. Кипы фотографий незнакомых мне людей бережно хранились в коробках из-под конфет, подписанные и уже забытые. Люди среди тайги, снегов и горных вершин, радостные, задумчивые, уставшие. Люди, выступающие из-за кафедры, указывающие на карту указкой – торжественные моменты жизни. И эти архивы пошли в контейнер. Если мне они непонятны, то обратятся ли мои дети к ним? Навряд ли. Так вычищал я полку за полкой, сначала внимательно читая и просматривая все документы, потом безжалостно выбрасывая.

Однажды утром, спустя много дней после начала этого неблагодарного занятия, я наконец добрался до самого дальнего угла антресоли, куда, судя по всему, не заглядывали уже несколько десятков лет. Когда мне уже показалось, что я все вытащил, я посветил фонариком от телефона вглубь и увидел небольшой фибровый чемодан, перехваченный поперек ремнем. Пришлось спуститься со стремянки, с которой мне удавалось достать до всей антресоли, и поискать швабру, ибо, даже встав на цыпочки, до чемодана я не доставал.

Чемодан был тяжелый, будто набит кирпичами, замки и ручка были оторваны, судя по всему, еще сто лет назад. Я втащил его на дедушкин дубовый стол, ослабил ремень и открыл его. Из-под крышки на стол посыпались какие-то приказы, грамоты, пожелтевшие бумаги. Я посмотрел – это были самые старые архивы из виденных мной, все они датировались 30-40ми годами.

В углу чемодана, под кипой бумаг, лежал блокнот размером со школьную тетрадь в кожаном переплете. Старинная и интересная вещица сразу привлекла мое внимание. Под тетрадкой лежал тканевый мешочек, наполненный и перевязанный бечевкой. Такие мешочки мы использовали для образцов на факультете до повсеместного распространения целлофановых зип-пакетов.

Тогда я снял аккуратный кожаный ремешок, закрывающий тетрадку и раскрыл ее. С первых строчек я понял, что это дедов дневник и он очень заинтересовал меня. Без обеда и ужина я взахлеб читал его и закончил только поздней ночью. Я сидел, как молнией пораженный. Дедушка открылся мне с совершенно другой стороны – и как незрелый юноша, и как неопытный полевик, и как начальник партии… и..моя мама! Следом другая догадка вдруг пронзила меня. Я развязал бечевку, связывающую мешочек и на стол полился черный, будто вулканический песок, но он отличался и блеском и вкраплениями красных и зеленых песчинок. Вместе с песком на стол выпали несколько прозрачных неровных кристаллов размером от ногтя мизинца до голубиного яйца и множество будто ограненных красных. Я взял один из кристаллов, подошел к окну и провел им по стеклу.

На стекле остался отчетливый глубокий след. Я достал телефон, и, несмотря на поздний час, набрал Антона.