Как помочь человеку...?

Доброго времени суток Уважаемые соконфетники!

Может кого заинтересует моя просьба о помощи и мы вместе сможем помочь, выйти на свет очень интересной книги (на мой взгляд). Это может быть и помощь в издании книги и (или) ее экранизация, а также это могут быть и Ваши предложения. Данная рукопись находится в электронном виде и Вы сможете сами оценить произведение.

( Написал мой Хороший знакомый)

Автор
Илия Русалим

Краткое описание

Произведение написано в жанре исторического романа.

Основное действие происходит в 1995 году, частью в России, частью в
Германии. Основным героем является немец, приехавший в Москву по делам
своей фирмы (автомобильного концерна БМВ). Во время краткосрочного
пребывания в Москве он становится случайным свидетелем несчастья,
произошедшего с маленьким русским мальчиком. В последствии он не
остается к нему равнодушным и берется помочь ребенку, оплачивая в
частности, дорогостоящую операцию, в которой тот нуждается. Однако его
участие не ограничивается одним финансированием. Он
лично присутствует рядом с ребенком и его матерью во время их
нахождения в Германии, где и проходит операция. Во время же их
совместного пребывания в Германии между немцем и матерью ребенка
внезапно возникают чувства, которые зарождались постепенно, и которые
обоим окончательно открылись уже после расставания (отъезда матери и
ребенка из Мюнхена). После их отбытия немец навещает своего отца,
которого давно не видел. Рассказывая о своей нынешней жизни, немец
обмолвился и о том, что бывал недавно в Москве, и что был там, на кануне
девятого мая. Услышав про девятое мая, отец, оставшись один, вспоминает
годы, проведенные когда-то в советском плену (этим воспоминаниям
посвящена отдельная глава). В частности он вспоминает, как в плену ему
помог избежать смерти один советский врач. В конце же книги читателю
определенным намеком дается понять, что этим врачом был никто иной, как
дедушка несчастного мальчика, которому помог через много лет сын этого
пленного. Понять об этом дается параллельно с тем, как немец, по зову
чувств, все-таки приезжает обратно, в Россию, к тем, кто стал ему очень
дорог…
Если говорить о главном посыле произведения, то он содержится в выдержке
из Евангелия, с которого и начинается повествование.

_________________________________________

Название рукописи

"Случайный свидетель"

Рукопись ни где не издавалась
Если когото заинтересует рукопись я могу выложить на форуме для ее полного прочтения
Естьв Немецком преводе

 

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
























Давайте, и дастся вам:
мерою доброю, утресённою,
нагнетённою и переполненною
отсыплют вам в лоно ваше;
ибо, какою мерою мерите,
такою же отмерится вам.

Ев. от Луки, гл. 6, стих 38.


- Спасибо вам большое, Елена Васильевна, за мед. Вы бы вошли в дом.
- Ну что ты, Лизонька! У тебя и без того забот хватает. Да и к поездке вам нужно уже готовиться. Значит, отец сказал срочно ехать?
- Да. Он, после того, как сам постарался осмотреть Сережу, посоветовал не откладывать, и в понедельник быть уже в Москве.
- Как его самого-то здоровье?
- Думаю, что в связи с последними событиями, он просто старается держаться бодрее, нежели лучше себя чувствует. Особых изменений к лучшему в его самочувствии, по-моему, нет.
- Ничего, Лизонька, будем надеяться, что еще поправится. Ну, не стану тебя больше задерживать, пойду.
До свидания с улыбкой, и они снова тут-как-тут. Нет, верить в них ей не хочется. Все это только предположения. Ничего еще не ясно.
Она взошла по ступенькам с большой банкой акациевого меда в руке, и остановилась. Его нигде не было видно. Сразу вспомнила свою просьбу не уходить далеко. Наконец беспокойство отступило. Он сидел на корточках у соседнего забора с Никитой и о чем-то с ним весело разговаривал. Успокоившись, она вошла в дом. Дверь протяжно скрипнула, словно напомнила о ветхости всего жилища. Сквозь коридор идти было снова неприятно. Его вид будоражил в памяти те жуткие минуты. Все произошло так неожиданно, что холод до сих пор пробегал по спине. Необходимость отнести отцу завтрак, как спасение от всех этих мыслей. Казалось, они теперь были ее постоянными спутниками.
Большая известность семьи, заставляла вежливо отказываться от помощи несколько раз в день. Собранную сумму она не взяла и сегодня. Некоторые накопления оказались кстати.
- Папа, можно к тебе?
Дверь была немного приоткрыта и после небольшой паузы Елизавета услышала, как отец, чуть хриплым и присущим ему тихим голосом пригласил войти.
Опираясь о спинку своей кровати, он пытался встать с колен после утренней молитвы. Она поставила поднос на тумбочку и подошла помочь ему.
- Я принесла тебе завтрак, - помогая отцу встать, сказала она.
Отец сел на кровать.
- Позавтракаю немного позже, - ответил он, приходя в себя после поклонов. – Подай-ка мне, пожалуйста, лучше чаю.
- Я поставлю поднос рядом с тобой, может, после чая ты решишь, что ни будь съесть, - подвигая к нему тумбочку, сказала она и направилась к окну.
Шторы послушно одернулись, и солнечные лучи стремительно ворвались в комнату.
Большая старинная кровать, с высокими спинками, заскрипевшая, когда отец Павел потянулся за чашкой с чаем, маленькая тумбочка, высокий шкаф и письменный стол, обнаживший в солнечном свете всю свою ветхость, составляли то скромное убранство, которым уже много лет пользовался старый священник. Ничего, казалось, не изменилось еще с того времени, как он впервые вошел в этот дом. Все тогда посчитали его приезд никчемным. Холодные взгляды, безразличие в голосе заметны были в каждом. Спустя месяц глаза пришлось прятать уже им, после того, как главную их ценность он защитил в одиночку. Исключительная благочестивость послужила уже лишь подтверждением к тому, что уважение явилось не напрасным. В сердцах жителей, произошедшее изменило многое. Стыд заставлял работать души и пробуждать в памяти что-то забытое, но очень родное.
То был мрачный период. Тяжелое послевоенное время.
Пятеро идейных пришли неожиданно. Но именно неожиданность, как оказалось, стала главным мерилом. Фуражки со звездами прохаживались вокруг дерева уже как волки. Искали место, откуда лучше начать рубить. Люди собирались медленно, им по большому счету было все равно - просто жалко. Кто-то побежал за ним, дуб, как ни как стоял рядом с его участком. Весть о происходящем застала его на развалинах церкви. Он сел на лошадь и поспешил к дому. Прискакав, молодой священник прорвался сквозь толпу, подбежал к дереву, развернулся и распахнул руки. - «Нет», - тяжело дыша, сказал он, обращаясь к людям в кожаных куртках. Те, сдвинув брови, попросили отойти.
- Он что для тебя, символ? – спросил один из них с ухмылкой.
Отец Павел взгляну на него.
- Так же, как и для вас, - ответил он, решительно глядя тому в глаза.
Тот посмотрел на своих.
- Для нас это просто дерево.
- Священник прошелся взглядом по каждому из них в отдельности.
- Там, за селом, стоит целый лес, вы же пришли с топором именно сюда… Боюсь вы сами не верите в то, что это просто дерево.
Толпа следила за происходящим в гробовой тишине. Все ожидали развязки. Один из пятерых сделал шаг вперед.
- Оно мешает проведению электричества, - открыв какую-то папку, начал он, обернувшись к народу. – Вам нужен свет?!
Люди стояли в смятении. Никто не знал, что ответить.
- От столба, который будет вкопан рядом с домом номер четыре, - показав рукой на начало улицы, сказал он громким голосом. – Протянут провода к столбу, который поставят у одиннадцатого дома, - подняв другую руку, объяснил он толпе, – Дуб же этот стоит между! Как прикажете тянуть провода?!
Сельчане переглянулись. Послышался легкий гул.
- А других вариантов нет? – робко бросил кто-то.
Боевой голос лейтенанта долго ждать не заставил.
- Нет, других вариантов нет! План уже утвержден.
Отличительная, тихая тональность, с которой было произнесено последнее предложение, говорила сама за себя. План состоял совсем не в том, чтобы провести электричество. Впрочем, молодому священнику все было понятно и без этого. От дуба он не отходил ни на шаг.
- Ну что, сами отойдем, или как? – угрожающе обратился к нему один из пришлых.
- Я вам не дам его срубить, - готовый ко всему, ответил он.
Лейтенант ухмыльнулся и, опустив голову, покачал ею.
- Уберите его оттуда, - тихо приказал он стоящим рядом.
Священник сделал шаг назад и уперся в дерево. Толпа загудела.
Руки обоих оказались настолько сильными, что сопротивляться было бесполезно. Третий, с топором, подошел следом. Перед тем, как начать рубить, он окинул дерево взглядом. Отец Павел обернулся. Одна лишь мысль, что через секунды топор вонзится в ствол, заставила его мобилизовать все силы. Покачиваясь, он стал выкручиваться. Коренастый размашисто занес топор. Отчаянный стон, и священник буквально вытек из тисков рук. Лезвие уже рассекало и воздух и растворившееся в нем кроткое «Не надо», когда рука с мольбой потянулась к орудию. Мгновение, и над всем селом нависла мертвая тишина. Поначалу никто даже не понял в чем дело. И только истеричный женский крик из толпы, дал понять, что произошло нечто жуткое. Топор вонзился в ствол, а у ног коренастого лежал священник. Потрясению не было предела. Кто-то бросился к несчастному. Кровь шла ручьем. Ствол, корни, земля, все окропилось ею. В шоке стояли и те, кто был виновником этого кровопролития. Ругань, брань, посыпались на них со всех сторон. Придя в себя, они поспешили удалиться восвояси. Топор остался торчать в стволе. Создавалось ощущение, будто кровь вытекала из дерева.
Мария Владимировна шла от развалин церкви пешком, и пришла уже только тогда, когда мужа увозили в больницу. Он лежал в повозке, без сознания. Увидев его, она от ужаса едва удержалась на ногах. Крики, слезы, сопровождали повозку всю дорогу. За то, что допустила, за то, что не успела, она корила себя, не переставая. Отцу Павлу приходилось потом самому успокаивать ее. Сам же он утешался тем, что пусть и такой ценой, но дерево удалось все же спасти.
По возвращении священника из больницы, сельчане еще долго не поднимали глаз, стыдясь своей нерешительности. Пойти им навстречу ему пришлось самому.
Данный случай, произошедший в сорок восьмом году, остался в памяти людей навсегда. То была последняя, трагичная история, связанная с их многовековой достопримечательностью. Ветви этого необычного дерева повидали многое. Но дуб пережил все. Он продолжал стоять, словно твердо знал, что нет никакой другой силы, способной прекратить его существование, как только сила его создавшая и отмерившая ему истинный срок.
Кипевшие вокруг этого чуда страсти имели всегда лишь одну причину. Связана она была с тем, что по своей форме он довольно отчетливо напоминал крест. Очевидная красота дуба не оставляла равнодушным никого. Даже те, кто приходил к нему с плохими намерениями, признавались поначалу себе в том, что никогда прежде не видели ничего подобного. Особенно красиво дерево выглядело зимой, когда на фоне кристально прозрачного, морозного рассвета, словно распахнув объятья над заснеженными просторами, сказочно поблескивая на свету своими снежинками, оно с нескрываемым восторгом позволяло освещать себя первым солнечным лучам. Дуб величественно возвышался на широком холме, и был так изогнут к небу, что создавалось ощущение, будто он знает о могуществе своего создателя все, но передать этого просто не в силах. Вероятно, таким его и обнаружил странствующий монах, который и положил начало человеческому пребыванию в данном месте. По преданию, увидев дерево издалека, откуда открывался его особенно красивый вид, будущий отшельник ни секунды не раздумывая, решил здесь поселиться. Когда это случилось, никто уже и не помнил. Как не помнили и то, как звали монаха. Не известен был так же и возраст дерева. Одни говорили, будто ему около тысячи лет, другие возражали, называя цифру значительно большую.
Мрачные периоды истории, которые сумел пережить необычный, древний дуб, не обошли, однако стороной местную, сельскую церковь. Она сполна приняла на себя со смирением все тяготы, выпавшие на долю того времени. Ее состояние, на момент приезда отца Павла было настолько плачевным, что молодой священник не знал поначалу, как ему быть: ломать и строить заново, или же постепенно восстанавливать. Подумав, он выбрал все же второй вариант. Долгие годы, шаг за шагом он поднимал ее из руин, и свой первоначальный облик, церковь обрела лишь прошлым летом. Сегодня же было время весны, весны тысяча девятьсот девяносто пятого года.



__________________



- Ну, я пошел!
- Пока Никит!
Приятное, сладостное чувство предвкушения переполняло маленького Сережу. Выражение лица казалось таким светлым, что для его друга он был уже где-то очень далеко. – «Нужно поскорей добраться до своей комнаты и подготовиться к этой поездке». Думал он, подходя к дому. Каким оно будет – первое путешествие в Москву.
Крутые ступеньки крыльца вновь дались ему не легко. Но он уже не обращал на это внимания. Прежде чем направиться к себе, он решил забежать на кухню.
Топот в коридоре, мгновение, и кухня озарилась его присутствием. Мама была частью праздника. Полотенце послушно ожидало его на стуле.
- Ты что, уронил ее, - спросила Елизавета, глядя на необычные действия своего сына, протиравшего губную гармошку.
Перед глазами вновь стал Никита! Его щеки раздувались, глаза почти выкатывались, однако все было зря. Он не услышал ни одной внятной мелодии.
- Нет мам. Просто у Никиты никак не получается сыграть на ней. Вот она и стала мокрой.
Улыбка, заразительный детский смех, и в воздухе снова витает радость.
Елизавета смотрела на своего сына, умиляясь его счастливому виду. Этот смех всегда затмевал любые ее тревоги.
Он бросил полотенце на стул и подбежал к ней.
- Выезжаем завтра утром?
Умилительный взгляд постепенно наполнился грустью.
- Да, - ответила она тихим голосом и провела рукой по его волосам. – Ты пойди, посмотри, может тебе, хотелось бы еще, что ни будь взять с собой.
Поцелуй, и тревожные мысли приходят на смену убежавшему сыну.
Елизавета готовилась к поездке в Москву, с волнением думая о том, что скажут столичные врачи. Сходство казалось очевидным, но эти подозрения она гнала от себя прочь. Симптомов той злополучной болезни, от которой умер его отец, за ним никто никогда не наблюдал. Присущая ему от рождения бледность, являлась еще недостаточным поводом для беспокойства. Теперь же этот признак стал одним из многих. Но главным все равно был тот, что дал о себе знать на днях.
Обычный вечер, обычного дня. Елизавета находилась на кухне, занимаясь там приготовлением ужина. Шаги, направлявшегося видимо к ней Сережи, были для нее настолько привычны, что на них она даже не обратила внимание. И может услышанное ею спустя секунды осталось бы тоже особо незамеченным, однако наступившая после тишина, сразу же породила в ней тревогу. Она отставила в сторону ложку, которой помешивала еду и медленным шагом направилась в коридор. Увиденное там заставило ее мгновенно побледнеть. Тихое обращение по имени, переросшее постепенно в крик, и призыв о помощи, обращенный к отцу, сопровождали происходящее следом. Мальчик не подавал признаков жизни и был похож на белое полотно. Елизавета не могла ничего понять. Прибывая в абсолютной растерянности, она держала сына на руках и не знала, что ей делать. Отец Павел, в силу своих возможностей, поспешил к двери еще в тот момент, когда услышал странное падение. Но в коридор он вышел уже во время криков. Тем не менее, именно на его руках, Сережа пришел в себя, после того, как несколько минут пробыл в бессознательном состоянии.
Произошедшее безумно напугало как Елизавету, так и отца Павла. О том, что мальчика надо повезти на обследование сразу в Москву, решили на следующий же день.
Попытки ничего не предполагать и находится мыслями на данном этапе развития событий, казались тщетными, но она старалась. Поддаваться эмоциям, было не в ее характере. Имевшаяся закалка тоже шла на пользу.
Елизавета вышла замуж в девятнадцать. Выбранный ею человек оказался достойный: добрый, мягкий характер, хозяйственные руки, всегда заботлив. Знакомство произошло во Владимире, где она получала высшее образование. Там же прожили год после свадьбы. Город им понравился с самого начала, планировали остаться жить. О том, что здоровье мужа было несколько неважным, она, в общем-то, знала, но остальными подробностями не интересовалась. Да и никаких намеков, не говоря уже о конкретных случаях, не наблюдалось. Но беда пришла, и пришла не в виде случая, а в виде трагедии. Произошло это на рабочем месте, в чертежной мастерской, где Михаил имел должность инженера. Его нашли лежащим у стола. Действовать было уже поздно. Врачи констатировали остановку сердца.
С тех пор прошло шесть лет. Все это время, Елизавета одна воспитывала их единственного сына, Сережу. Впрочем, правильней сказать, растила, воспитанием же, по большей части занимался отец Павел. Как считала она сама, не будь его рядом, то ей пришлось бы невыносимо тяжело. И хотя в последние годы за ним самим нужен был уход, однако для Елизаветы это, не шло ни в какое сравнение с той поддержкой, которую он оказывал одним своим присутствием. В отце она была уверена всегда. Ее личное детство ему удалось наполнить только светлыми красками. В воспоминаниях остались лишь любовь, забота, теплое и нежное отношение. Перечисленное было для нее ценно еще и тем, что он сумел дать ей все это в отсутствии матери.
Приготовления к дороге почти закончились. Она села на стул и усталым взглядом посмотрела на часы. Раздался стук в дверь. На пороге появилась Надежда, человек очень близкий, почти родной, дружившая с Елизаветой с самого детства. Ко всему прочему с тех же лет, она являлась еще и духовным чадом отца Павла, так что связь с этим домом у нее была довольно крепкой. Произошедшее с любимым ею Сережей, воспринималось Надеждой и как собственное несчастье. Слез, она не показывала, но сердце обрывалось, и жажда помочь хоть чем ни будь, переполняла ее. Не имея никакой действенной возможности, все последние дни Надежда провела в молитве за маленького мальчика, которого любила не меньше своих детей.
- Лиза, я передала отцу Андрею. Он обязательно придет, - войдя на кухню, сказала она.
Отец Андрей, по желанию старого священника, должен был навестить его на днях для совершения таинства причастия. Он стал теперь настоятелем той самой церкви, где много лет прослужил отец Павел.
Елизавета сидела, глядя перед собой, словно на кухню никто и не входил. Надежда подошла и присела рядом. Нежно взяв хозяйку за руки, она поднесла их к своим устам и стала молча делить с ней ее тревоги. Воцарилась тишина, которую нарушали лишь тикающие часы.
- Поехать с тобой, - тихо спросила она, поглаживая усталые руки.
- Ты же знаешь, что тебе надо остаться с отцом, - вымолвила Елизавета.
- Да, но если ты скажешь…
- Нет, ты нужнее здесь.
В коридоре послышались быстрые шаги. Спустя мгновение кухня вновь озарилась присутствием маленького Сережи. Объятия Надежды долго ждать не заставили. Отчаянное тисканье, поцелуи в пухленькие щечки становились для нее не преодолимым искушением, которому она поддавалась, как только он появлялся. Но главной ее слабостью были все же его большие голубые глаза, в которые она всегда любила смотреть несколько по особенному, что впрочем, нравилось и самому мальчику. С игривой пристальностью, глядя друг на друга вначале исподлобья, они затем медленно соприкасались своими лбами, после чего столь же выразительно продолжали смотреть друг другу в глаза, пока на их лицах постепенно не появлялась улыбка, перерастающая затем в веселый смех. Подобный эффект от этой незатейливой игры, достигался вероятно благодаря непосредственно близкому ощущению выразительности взгляда напротив. И, безусловно, в ее основание была положена абсолютная расположенность друг к другу. Вот и сейчас, закончив с объятьями и расспросами о самочувствии, Надежда поймала момент и сыграла с маленьким Сережей в эту незатейливую игру взглядов, которую с умилением наблюдала Елизавета, никогда не пытавшаяся повторить ее, так как знала, что забава эта принадлежит только им.
После всех этих веселых и умилительных сцен, мальчика попросили сходить к дедушке и спросить, не хочет ли он выйти на свежий воздух, о чем поделился с дочерью еще утром.
Короткий стук в дверь, тихое приглашение войти и комната старого священника вновь рада растворить свою многолетнюю мудрость детской непосредственностью.
Отец Павел был чем-то занят за письменным столом. На предложение внука провести время на воздухе он согласился, но попросил подождать.
Пока дедушка что-то читал, мальчик присел на его кровать и по привычке решил, о чем ни будь поделиться. И первое, что ему пришло в голову, это его безуспешные попытки научить своего друга играть на губной гармошке, которой сам он владел отменно. Рассказ, однако не получался, поскольку красное лицо Никиты стояло перед глазами и не давало вымолвить ни слова. Раздувшиеся щеки, выкатившиеся, будто чем-то испуганные глаза… нет, передать этого было нельзя.
Отец Павел улыбнулся заразительному смеху своего внука и, отложив в сторону записки, переданные ему через Надежду, встал из-за стола.
- Пойдем, - тихо сказал он заливавшемуся смехом внуку.
С раннего детства Сережи, между ним и отцом Павлом, сложились самые теплые и доверительные отношения. Кроме глубокого уважения, мальчик испытывал к своему дедушке ту искреннюю любовь, которой только может отличаться преданное детское сердце. Вместе они проводили большую часть свободного времени, и обоим это очень нравилось. Нравилось ходить вместе в лес, бывать на рыбалке, нравилось, когда тихими, летними вечерами, сидя на той самой скамейке, на которую оба сейчас присели, вести неторопливые беседы о самом разном. И хотя для отца Павла все это было достаточно незатейливо, тем не менее, к этим минутам он относился очень трепетно.
То, что произошло на днях с мальчиком, болезненно переживал и старый священник. Понимая, что случившееся стало, возможно, предвестником больших испытаний, отец Павел, перед их отъездом в Москву, хотел постараться помочь, если не преодолеть, то хотя бы, сколько ни будь рассеять возможный страх ребенка перед тем, что может ожидать его впереди.
- Сережа, ты помнишь, как много мы с тобой общались на этой скамеечке?
- Помню, - ответил тот, покачивая ногой.
- И как мы говорили о том, что в жизни человека бывают такие минуты, когда ему необходимо проявить все свое мужество, особенно, если это мужчина… помнишь?

-------------------------------
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

 

- И как мы говорили о том, что в жизни человека бывают такие минуты, когда ему необходимо проявить все свое мужество, особенно, если это мужчина… помнишь?
Мальчик посмотрел на дедушку, пытаясь вспомнить тот разговор.
- Это когда ты рассказывал мне про войну? – быстро выдал он.
Старик улыбнулся.
- В войну? Ну, тогда, конечно, было трудно, - неожидав подобного примера, сказал он. Но трудности бывают ведь и в мирное время, и у каждого разные: у кого-то на работе, у кого-то дома…
- У кого-то в школе, - добавил мальчик.
- Да, у кого-то в школе.
- У меня нет!
Старик улыбнулся.
- Согласен, здесь у тебя все хорошо.
- У меня только со здоровьем сейчас трудности.
- Но ты ведь не боишься их? – взглянув на внука, спросил священник.
- …Не знаю.
- …Ты помнишь, чего нельзя терять, когда тяжело?
- Нельзя терять веры и нельзя отчаиваться, - тихо произнес тот.
- Правильно, мой мальчик - посмотрев на внука, сказал старик.
Мирную беседу дедушки с внуком потревожила вышедшая во двор Елизавета. Она держала в руке список с названиями лекарств и шла спросить у отца, не нужны ли ему еще какие-нибудь препараты, которые она могла бы привести из Москвы. Заодно она сообщила, что завтра, как он и хотел, придет отец Андрей.
- Вот завтра-то я и приму свое главное лекарство, - с улыбкой отреагировал на эту новость отец Павел.
Остаток дня прошел в последних приготовлениях к дороге. На следующее утро, Елизавета с сыном села в автобус, следовавший во Владимир. Там они должны были успеть на проходящий поезд до Москвы. Провожая их из дома, старый священник еще раз попросил свою дочь не забыть заглянуть к отцу Николаю, который был настоятелем одного из московских приходов. Будучи знакомыми, еще со времен их учебы в духовной семинарии, они по возможности старались поддерживать друг с другом связь. А в сложившейся ситуации, отец Павел надеялся еще и на то, что друг, в случае необходимости, окажет его дочери нужную помощь.



-------------------------------




Сердце бьется все учащеннее, поезд, медленно покачиваясь, выбирает из множества пересекающих друг друга путей только один, и по нему подъезжает к платформе. Три с лишним часа пробежали незаметно, оставив за собой километры вьющихся стальных полос и по большей части ненужных мыслей.
Москва встретила их теплой и ясной погодой, по которой чувствовалось, что весна в первопрестольную пришла уже окончательно.
Стрелки на привокзальных часах показывали половина двенадцатого. Дабы избежать нежелательной для сына атмосферы в метро, Елизавета решила взять такси. Слегка ошеломляющий ответ водителя на вопрос о том, сколько будет стоить доехать до нужной им больницы, прозвучал, как – добро пожаловать в столицу. И все же, несмотря на непомерную для нее цену, она согласилась, решив таким образом добраться хотя бы до храма отца Николая, а после воспользоваться автобусом.
В отличие от мамы, мальчик оказался в Москве впервые. Все было ново и все странно. Надежды на то, что при знакомстве с городом он насладиться каким ни будь упоительным чувством, не оправдались. Более того, по началу присутствовал даже испуг. Машины, снующие вокруг люди, их шум, голос из громкоговорителей… От растерянности, он стал понемногу избавляться лишь в машине.
Теперь столица открывалась из окна автомобиля. Мальчик робко рассматривал непривычный для него безумный город, который кроме согревавшего его весеннего солнца, грелся вдобавок еще и в собственной суете. Он разглядывал все, что видел вокруг, попутно читая по слогам надписи на вывесках магазинов и рекламных щитах. Но их было так много, что прочесть хоть какую-нибудь до конца ему не удавалось. Одна из таких надписей показалась вообще странной. Красовалась она на большом рекламном щите и содержала лишь цифры, которые он, по незнанию, прочел довольно странным образом – один девять четыре пять, минус один девять девять пять. Неправильно прочитав надпись, и, к тому же, приняв ее почему-то за арифметическое задание, он не подумал о том, что это были всего лишь две даты, говорившие о грядущем юбилее большого события, причем известного и ему самому. Ничего не понимая, он решил все же поразмыслить над этим необычным примером. Но как только его мысли завертелись вокруг, оставшегося уже где-то далеко позади, нелегкого задания, как мама попросила водителя свернуть направо. Тем самым она его отвлекла, и всякое желание заниматься сейчас математикой у него тут же пропало.
Проехав по маленькой безлюдной улице, машина затем свернула в столь же безлюдный, но напичканный припаркованными автомобилями переулок, и остановилась возле большого храма.
Умелые пальцы таксиста быстро пересчитали вознаграждение, после чего водитель торопливо распрощался.
Прежде чем взяться за рукоятку чемодана, Елизавета окинула сооружение взглядом. Мальчик же пробежался глазами по окружавшим его красивым машинам, затем подошел к маме, и словно опасаясь потеряться, схватил ее за руку.
Войдя внутрь, Елизавета подошла к стоявшей у входа скамейке и, поставив рядом с ней вещи, попросила сына присесть и подождать, пока она посмотрит, здесь ли отец Николай.
В храме было довольно безлюдно. Лишь парочка прихожан, решивших после окончания службы приложиться к иконам, еще продолжали вносить своим присутствием некоторое оживление.
Алтарная дверь снова немного скрипнула. Он посмотрел на петлю, провел по ней рукой, после чего неслышно вздохнул. – «Вчера ведь только смазывали», - подумал он про себя и отошел от двери.
Взгляд, обескураженность, признание, и непременный взрыв.
- Боже мой, Лиза!
Как же, все-таки интересно наблюдать за человеком, абсолютно не ожидавшим тебя увидеть. Его глаза, его растерянность, вспышка эмоций… И все это в одно мгновение.
Она узнала его по высокому росту еще, когда он находился к ней спиной. И то, что последует подобная реакция, Елизавета вполне ожидала, потому и улыбалась.
Секундная растерянность отца Николая, была связана не только с тем, что он оказался застигнутым врасплох. Глаза молодой женщины по началу напомнили ему ее мать, которую он знал очень хорошо. К слову сказать, говоря о внешности Елизаветы, стоит отметить, что от родителей она унаследовала достаточно многое. Нежные черты ее лица, своими легкими линиями, в чем-то повторяли приятные черты отца Павла, и если бы, будучи священником, он не носил массивную бороду, то, при взгляде со стороны, определить между ними родство оказалось бы совсем не трудно. От матери же, как уже было сказано, Елизавете достались глаза. В то же время, при всей схожести с родителями, в ее внешности присутствовали и черты сугубо индивидуальные. Украшавшие маленький лоб, тонкими ободками, брови своей изящной приподнятостью, предавали взгляду этой молодой женщины, какую-то загадочную, притягательную открытость. Однако в ее карих глазах, разрез которых чуть вытягивался к вискам, больше привлекало другое. Хоть они и были унаследованы от матери, но выражали все же присущее именно характеру Елизаветы непередаваемое, будто чем-то защищенное спокойствие. В этом спокойствии читалось и загадочное умиротворение, и отношение к окружающему миру, и открытость души, светлой, искренней души, способной лишь к добродетели.
Улыбнувшись на радостное изумление, направлявшегося к ней священника, Елизавета слегка поклонилась ему. Отец Николай решил не дожидаться, пока между ними сократиться расстояние и с присущим его голосу басом, которым он, к слову сказать, умел превращать Божественную литургию в завораживающее величественное действие, восторженно произнес.
- Вот так радость! Нежданная, нечаянная радость!
Как только они сблизились, священник обнял ее.
- Ну, здравствуй, Лизонька.
- Здравствуйте, - ответила она с улыбкой.
- Сколько же я не видел тебя?! Года три, думаю, будет!
Женщина пожала плечами.
- В последний раз, кажется, я сам приезжал к вам, - сдвинув брови, сказал не по годам бодрый старик.
- Да, тогда был Сережин день рождения, в октябре, - ответила Елизавета.
- Верно, вспомнил! Ты, кстати, одна к нам? – услышав имя мальчика, спросил он.
- Нет, с сыном. Он сидит у выхода.
Священник тут же взял ее за руку, и повел туда, где находился мальчик.
Храм был поделен на две части, которые соединялись между собой высокой аркой. Они прошли сквозь эту арку и направились к выходу.
Сережа сидел в это время послушно на скамейке и, глядя отсутствующе в пол, думал о чем-то своем. Точнее сказать, его мысли были заняты самолетами. В данный момент его волновало значение слова бомбардировщик. Об этом слове он думал потому, как ранее ему вспомнилась игрушечная модель летательного аппарата, которую он видел у Никиты дома. Свою единственную гордость тот представил другу как первоклассный бомбардировщик. Этот бомбардировщик был приклеен к высокой подставке и выглядел очень красиво. На Сережу он произвел сильное впечатление. Но значение такого сложного слова расшифровать оказалось для него не легким делом, и ему оставалось лишь пожалеть, что он не спросил о нем дедушку.
Мальчик так увлекся своими мыслями, что не заметил, как к нему подошли. Когда же рядом зазвенел голос отца Николая, ребенок даже немного испугался.
- Эх ты! Вот он уже как вырос!
Сережа вздрогнул и посмотрел испуганными глазами на священника.
- О, Господи. Малыш, я что, испугал тебя?
Мальчик опустил глаза.
- Прости меня, пожалуйста, - поцеловав ребенка в голову, извинился тот.
Наблюдая за всем этим со стороны, Елизавета смотрела на сына с жалостливой улыбкой.
- Ну, здравствуй, - словно решив начать заново, поздоровался отец Николай.
- Здравствуйте, - послышался тихий ответ.
Старик присел рядом и приобнял его.
- И сколько тебе уже лет, - наклонившись к нему, спросил он.
- Семь, - ответил все тот же тихий голос.
- Надо же. Ты очень вырос, - продолжая выражать свое удивление, сказал священник. – Скажи, а ты помнишь, как я приезжал к вам три года назад?
- Помню.
Сережа действительно помнил, как старый друг его дедушки гостил у них. Особенно он помнил его голос, который ему нравился, но от которого он сейчас немного испугался.
- Ну, делитесь со мной. Какими вы к нам судьбами, как там наш батюшка?
Елизавета вначале стала рассказывать об отце, оставившим свою службу в церкви еще в тот год, когда у них гостил в последний раз его старый друг. Московский же священник, к слову сказать, в свои семьдесят два года выглядел очень бодро. И не столько по сравнению с отцом Павлом, с которым они были ровесниками, сколько вообще для такого возраста. В глазах его искрилась жизнь, чувствовалась ясность ума. Как он сам любил шутить, оставаться в хорошей форме его заставляют – карусель столичной жизни и прихожане, нуждающиеся в повышенном внимании ввиду постоянных экстремальных условий. Под экстремальными условиями он, видимо, понимал суету городской жизни, говоря его же языком, ту самую карусель.
Пока Елизавета общалась с отцом Николаем, Сережа решил прогуляться по храму. Мальчик медленно стал бродить меж величественных свод и обходить все иконы, многие из которых были ему хорошо знакомы. Продвигаясь от одного образа к другому, он аккуратно к ним прикладывался и проводил возле каждого какое-то время. Незаметно он очутился в главной части церкви, отделенной от другой высокой аркой. В этой половине никого из людей уже не было. Он обошел все иконы и здесь. Затем вышел к центру и, подняв голову, стал с интересом рассматривать под куполом троичное изображение Бога. Довольно долго разглядывая роспись под куполом и на стенах храма, мальчик после этого опустил голову и вдруг неожиданно для себя увидел образ, к которому относился особенно трепетно. Это была икона Владимирской Божьей Матери. Она располагалась у входа на клирос и имела очень внушительные размеры. Но именно ее он почему-то пропустил. Неслышными шагами мальчик сразу же подошел к ней, аккуратно приложился, затем отошел на несколько метров и стал смотреть на взирающий с образа взгляд. Стояние его продолжалось долго. И хотя он был очень хорошо знаком с этой иконой, однако никогда прежде малыш не смотрел на нее так, как смотрел сейчас. Но всего интересней явилось другое. Продолжительное, молчаливое общение со взглядом Пречистой, венчала коротенькая, чуть слышно произнесенная фраза. Вследствие каких мыслей она была произнесена, осталось в тайне, как осталось в тайне и то, что происходило у мальчика в душе. Возможно, не последнюю роль сыграл какой-то страх, ибо произнесенные им слова, говорили именно об этом. Наблюдая за их неслышным общением, складывалось такое чувство, будто происходит нечто очень загадочное. Впрочем, в минуты детской сосредоточенности, стороннему взгляду показаться может всякое.
После продолжительного стояния перед образом, Сережа тихо, почти неслышно, произнес:
«Я боюсь».
Елизавета сидела с отцом Николаем на скамейке и рассказывала ему о причине их приезда, когда мальчик подошел к ней, обнял и попросил отпустить его погулять на улице. Получив согласие и строгий наказ не отходить от храма ни на шаг, он кивнул головой и вышел.




-----------------------------



- Простите, вы уронили свою книжку.
Маленький, согбенный старичок, с небольшим узелком за спиной, обернулся к человеку, поднявшему с пола его крошечную книжицу.
- Спасибо большое.
- Не за что.
- А знаете, позвольте мне подарить ее вам. Вы, как я погляжу, хоть и иностранец, однако очень хорошо владеете русским языком. А стихи в этой книжечке написаны как раз на русском.
Очень респектабельного вида иностранец несколько удивленно посмотрел на старичка, который как-то загадочно и в то же время весело ему улыбнулся.
- Ну, что вы смотрите? Не стесняйтесь, берите, - протягивая книжицу, сказал старик.
И иностранцу ничего не оставалось, как только принять этот, неожиданный презент.
Провожая старичка взглядом, он одновременно стал открывать только что подаренную ему, маленькую книжку, обложка которой была пуста. В тоненьком сборнике поэзии отсутствовала так же информация и об авторе, и об издательстве его выпустившем. Напечатаны там были только стихи. Подивившись немного и этому, иностранец открыл первое попавшееся стихотворение и стал читать.

Все что видимое – тленно,
Что не видимое – вечно.
В сей премудрости безмерной,
Отзовется бесконечность.
Бесконечности автограф
Ляжет дарственно на сердце,
Там, где суетный хронограф
Не откроет тайной дверцы.
Всяк кто хочет, То узреет,
То, что явное и скрыто,
И достойному навеет:
Что искал он, то открыто…


- Маркус!
Иностранец обернулся.
- Маркус, прости, что опоздал, - подходя быстрым шагом все ближе, громко извинялся на «немецком», молодой человек.
- Ничего страшного, Руди. Я прождал не долго, рейс был задержан, - ответил на том же «немецком» иностранец, пожав протянутую руку.
- Ну что, пойдем?
Респектабельный господин убрал книжицу в карман, после чего направился со своим встречающим к выходу. Уже у дверей он обернулся и стал высматривать загадочного старичка. Но старичка нигде не было.
- Ты кого-то ищешь? – спросил встречающий.
- Да так. Просто хотел… Ну да ладно, пойдем, - повернувшись к выходу, сказал немец. - Рассказывай, Руди. Как дела?
- Дела в порядке.
- Кажется я зря взял с собой пальто, думал будет прохладно, - покинув здание аэропорта, сказал иностранец.
- Нет, погода сейчас уже хорошая.
- Пожалуй, это самый теплый май из всех, что я здесь наблюдал.
- Олег, положи сумку в багажник.
Водитель послушно взял багаж.
Поздоровавшись с давно знакомым ему водителем, иностранец сел в машину.
Бесшумно и с убеждающим видом своего предназначения к движению, представительского класса БМВ, медленно отъехал от подъезда аэропорта Шереметьево – 2, взяв курс по направлению в город.
- Руди, как ты все спланировал? Мне послезавтра нужно возвращаться в Мюнхен, - спросил иностранец у своего помощника в делах.
- Основная встреча завтра. После нее церемония открытия салона. Послезавтра, днем, встреча у премьера, а вечером того же дня, как ты и планировал, улетаешь в Мюнхен, - словно по заученному, ответил помощник.
- Это все встречи?
- Да.
- Хорошо.
- Я тут взял с собой кое-какие документы, если хочешь, могу тебе их оставить, просмотришь в отеле. Или отложим до завтра?
- Ты оставь их у меня. Пока не могу сказать, может, и просмотрю, - ответил иностранец.
- Номер для тебя забронирован там же, где и обычно. Это хорошо, что ты приехал в выходной день. Иначе мы бы сейчас больше стояли, чем ехали, - откладывая в сторону свой дипломат, сказал встречающий. – Хотя Олегу, по-моему, известны все места в Москве, где есть асфальт. Его объездные пути, для меня, как экскурсия по дворам города. Причем без опоздания в нужное место.
Прекрасно владеющий «немецким» водитель, улыбнулся.
- Я знаю. Сам в этом убеждался. Он молодец, - с присущей задумчивостью, отвечал своему веселому спутнику иностранец.
- На следующей неделе, на дорогах, думаю, будет еще хуже, - продолжил помощник. – Город готовится к торжествам, ждут множество делегаций. Канцлер тоже собирается приехать.
- Да, я читал в газетах, - стараясь поддержать разговор, сказал немец.
О том, что город готовился к празднику, напоминали и рекламные щиты. На одном из таких щитов, Маркус увидел, как молодой солдат, с радостной улыбкой держал в руках цветы.
Свободная, начиная от самого аэропорта и до центра города дорога, позволила автомобилю достаточно быстро доставить своих пассажиров к назначенному месту. Спустя уже полчаса, немец, вместе со своим помощником в делах, входил в подъезд, расположенной напротив кремля, гостиницы «Националь».
В сопровождении портье, они неспешным шагом поднялись в номер.
Войдя в апартаменты, Маркус бросил на стул пальто и подошел к телефону.
- Принесите, пожалуйста, минеральную воду, и каких ни будь фруктов, - подняв трубку, попросил он на превосходном «русском».
Руди, с некоторой завистью посмотрел на него.
- Послушай, Маркус, как же все-таки добиться такого же произношения, как у тебя? – спросил он, опустившись в кресло.
- Для этого нужно захотеть прочесть Пушкина в оригинале, - с улыбкой ответил тот.
Рассматривая свои налакированные ботинки, Руди, словно невзначай бросил.
- Читал. Но что-то не помогает.
Маркус удивленно взглянул на своего помощника.
- Если ты и вправду читал, то может что-нибудь процитируешь? – заинтригованный услышанным, спросил он.
- Пожалуйста, - легко согласился тот.
Выразительно занеся правую руку вверх, он начал читать.
- «И долго буду тем любезен я народу…» - тут он запнулся и поднес так грациозно взлетевшую руку к виску. – А дальше я забыл…
- А ты когда пойдешь в следующий раз к памятнику Пушкину, захвати с собой блокнот, - зная о своем помощнике все, и в том числе склонность к подобным номерам, подначил его Маркус.
Уличенный в обмане Руди, хотел было как-нибудь выкрутиться, но в итоге признался.
- Я знал, что тебя не провести.
- Ладно, оставим. Во сколько завтра встреча?
- В двенадцать. А в половину я буду уже здесь.
- Хорошо.
- Ну, я пойду? – вставая с кресла, спросил Руди.
- Да, иди… Любезный врун.
Руди улыбнулся и закрыл за собой дверь.


------------------------

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

 

Возможно эпистолярий, можешь уточнить у автора сего произвидения
8 9 0 3 6 2 2 6 1 2 0
зовут Руслан

 

Ну куда ж ты прешь? …Простите, пожалуйста, как-то само вылетело.
- Ничего страшного, Олег. Тебя понять можно. Вообще, если учесть постоянные экстремальные условия, царящие на здешних дорогах, то твою профессию впору приравнивать к героической. Ты согласен, Маркус? – с азартом воспринимая происходящее, спросил Руди, который, как и обещал накануне, заехал за ним ровно в половине двенадцатого.
- Условия действительно экстремальные, - согласился тот, наблюдая за движением окружающих машин. Временами это движение напоминало элементарный хаос.
Московские пробки давались с трудом. Но автомобиль все же старался, как можно вовремя доставить своих пассажиров на намеченную встречу. Однако похожим усердием были охвачены и остальные его собратья, коих в будние дни на садовом кольце, впрочем, как и на многих других московских магистралях, скапливается бесчисленное количество. И хотя каждый из их хозяев безудержно спешит по каким-то своим, отличным от других делам, а то, что он едет по какому-то делу без сомнения ответит каждый, в то же время, глядя на это всеобщее стремление куда-то, можно предположить, что хоть преследуемые ими цели и различны, тем не менее конечная цель будто бы у всех одна. Какая-то одна конечная, заветная цель, по достижении которой уже не стоит вопрос – А что дальше? И она непременно где-то там, за этой кавалькадой. Достигший ее избавляется от всех своих тревог, от всех печалей, взамен приобретая нечто вроде блаженства. По крайней мере, на подобную мысль наводит картина, наблюдать которую можно с высоты, поднявшись, к примеру, на крышу какого ни будь дома, расположенного рядом с оживленной магистралью. И было бы на первый взгляд очень наивным предположить, что это безудержное стремление направлено не на избавление от тревог и проблем, а на их приобретение. Но если такое предположение ошибочно, то любой, кто движется по этой дороге, движется осмысленно, на адресованный ему вопрос о том, что же из себя представляет эта конечная цель, или , на худой конец, имеет ли она название, вероятно должен будет, не задумываясь хотя бы на один из этих вопросов ответить. Но ответит ли? Более же всего странным покажется то, что иной не просто не найдет ответа, а вполне серьезно даст понять об отсутствии времени для его поисков. Однако завтра, он так же как и сегодня, сядет за руль, и снова к ней устремиться, словно автомобиль создан именно для того, чтобы человек поскорей до нее добрался, до этой неведомой, постоянно куда-то ускользающей, конечной цели.
Несколько расчетливых маневров и машина, наконец, свернула на свободную, пустынную улицу. Проехав по ней до конца, она затем сделала еще один поворот в небольшой тихий переулок и медленным ходом припарковалась напротив нужного здания.
- Отложи эти бумаги, я их просмотрю потом, - обратился к помощнику Маркус, когда увидел, что они уже на месте.
Двери послушно открылись и после того, как пассажиры покинули салон, легкое движение рук вернуло автомобилю былую форму.
В голове вовсю вертелись рабочие мысли: цифры, прогнозы, квартальные показатели… Но вдруг все замерло. Все исчезло. Вместе с мыслями внезапно замер и сам Маркус. Мелодия была так прекрасна, что внимание переключилось мгновенно. Он развернулся и застыл на месте. Представшая перед ним картина оказалась подстать доносившимся из-за спины звукам. То что он увидел, притягивало прежде всего своей гармонией. Никогда прежде ему не встречалась подобная сюжетная случайность. Его вдруг посетило чувство, которое он испытывал, когда смотрел на какое-нибудь бесценное полотно великого мастера, талантливо вдохнувшего в свое произведение жизнь. Но если, глядя на картину, это чувство приходит на мгновение, то сейчас оно будто бы снисходительно задержалось. Данная, живая картина, позволяла не только созерцать действие и красоту сюжета, но и ощутить под звуки игравшей мелодии гармонию какого-то исцеляющего спокойствия. Что же это было?! Что за чувство объявило приговор всему, что окружало сейчас маленького мальчика? Один лишь его светлый, чистый образ сразил все попытки людей обрести искомое благоденствие своей оголтелой суетливостью. Он сидел не на ступеньках храма. В глазах Маркуса он восседал сейчас над всем человечеством, над всем проходящим и бренным, где-то между миром и Богом. Как же это смотрелось бесценно на фоне бурлящего мегаполиса. Его прекрасная, завораживающая игра, непередаваемая по красоте мелодия, которая наполняла окружающее пространство благолепием и гармонией, было похоже на поэзию, поэзию сюжета и звука. Залитый яркими солнечными лучами тихий, уютный переулок, прибывал вместе с ним в атмосфере безмятежного спокойствия. И потревожить его не могло ничто.
Сережа не услышал, а точнее сказать, не обратил внимания, как в метрах пятнадцати от него, остановился автомобиль, из которого вышли люди. Мальчик, к тому же, сидел с закрытыми глазами и подставив лицо под солнечные лучи, увлеченно играл на своей губной гармошке. Убрав для опоры одну руку за спину, он расположился к полуденному солнцу таким образом, что создавалось ощущение, будто он играет для него. А оно, взамен ласкающей слух мелодии, одаривало его согревающим весенним теплом.
Маркус смотрел на него, не отрываясь. Он с минуту продолжал стоять и наслаждаться этой завораживающей сюжетной случайностью, которую очень ценит всякий художник.
Вместе с Маркусом, глядя на мальчика застыл и Руди. Но неожиданно вспомнив, что им нужно поторопиться, решил об этом сказать.
- Маркус, нам надо идти.
- Да, идем.
Дабы не потревожить ребенка, он обошел машину с другой стороны, перешел переулок и посмотрев еще раз на маленького виртуоза, вошел вместе с Руди в небольшое офисное здание. Здесь располагалось представительство немецкого автомобильного концерна.
Поднявшись на второй этаж, они прошли по коридору, ведущему в зал, который был предназначен для встреч и переговоров.
- Добрый день, господин Гросманн.
Маркус в ответ поздоровался с секретаршей и, находясь в приподнятом настроении, вошел со своим помощником в зал, где их уже ждали.
- Здравствуйте, господа, - поприветствовал он собравшихся людей. Те, в свою очередь, поздоровались с ним.
За большим длинным столом, сидели человек десять. Это были бизнесмены, приехавшие в том числе и из других городов России. Собрались они для того, чтобы обсудить с представителем немецкого автогиганта перспективы будущего сотрудничества. Цель их была, стать официальными дилерами.
Пройдя через весь зал, Маркус сел в главное кресло, положил на стол свою папку и после небольшой паузы, присущим ему спокойным голосом начал встречу.
- Господа, позвольте, прежде всего, поблагодарить вас за то, что вы все здесь сегодня собрались, - начал он, оглядывая собравшихся. – От лица концерна, хочу выразить надежду, что наше сотрудничество будет плодотворным и взаимовыгодным… Теперь, когда открываются все новые перспективы для успешного ведения бизнеса в России, руководство фирмы решило еще больше укрепить уже завоеванные позиции на здешнем рынке. Думаю, не для кого не является секретом, что с момента создания группы и до сегодняшних дней, выпускаемая под нашей маркой продукция, представляла и представляет собой образец качества и надежности, - строгий взгляд неторопливо задерживался на каждом из присутствующих. - Об этом я напоминаю в связи с тем, что заработанная таким образом репутация, которой концерн, безусловно, дорожит, должна напоминать вам об определенной ответственности, возлагаемой на любого, чья деятельность, так или иначе, связана с БМВ-Групп. Ответственность, как и уже упомянутые, качество и надежность, имеет в политике концерна такую же преемственность, какую можно наблюдать в модельном ряде выпускаемых нами автомобилей.
Подталкиваемый своей довольно энергичной речью, Маркус встал из-за стола и продолжил выступление, прохаживаясь по залу.
- Хотелось бы так же напомнить, что в следующем году группа будет справлять свое восьмидесятилетие.
Взглянув на окно, ему вдруг захотелось подойти к нему и посмотреть еще раз на маленького мальчика.
- К этой знаменательной дате концерн подходит одним из лидеров мирового двигателестроения.
Неторопливый шаг привел его в конец зала, откуда открывался вид на храм. Он остановился у подоконника и стал смотреть на улицу. По мере того, как немец вглядывался туда, лицо его вдруг начало меняться, а речь неожиданно замедлилась. Спустя же несколько секунд, выступление и вовсе прервалось.
По началу ему показалось, что ребенок просто прилег. И, думается, он утвердился бы в этой мысли и отошел от окна, не сыграй свою роль одно обстоятельство. Именно оно и заставило его прекратить речь. Он увидел, что губная гармошка лежала от мальчика на несколько лестниц ниже. Словно желая до конца убедиться в своем предположении, Маркус все еще оставлял взгляд на тревожной картине, но при этом тело его стало непроизвольно разворачиваться. Окончательно поняв что, что-то случилось, он уже через секунду сорвался с места.
Сидевшие в зале люди, с недоумевающим взглядом проводили, чуть слышно извинившегося, и почти выбежавшего Маркуса, после чего все синхронно посмотрели на окно. Руди встал и направился к нему, чтобы посмотреть, что там стряслось.
Не прошло и полминуты, как Маркус, тяжело дыша, стоял рядом с ребенком, пытаясь сообразить, что ему делать. Окинув взглядом пустынный переулок, он нагнулся к лежащему без движения мальчику, положил ему на плечо руку и спросил, что с ним. Подбежавший тут же Руди, быстро оценил ситуацию, и со словами: «Вероятно родители в церкви», вбежал внутрь. Маркус же поднял его на руки.
Разговор Елизаветы с отцом Николаем прервался сам собой, когда они увидели направлявшегося в их сторону мужчину. Заметив его тревожный вид, женщине, словно от предчувствия, стало вдруг не по себе.
Руди подошел к ним быстрым шагом и, не зная к кому именно ему обратиться, обратился к обоим.
- Там мальчик…
Елизавета бросилась к дверям. Державшего на руках ее сына мужчину, она увидела еще когда подбегала к выходу. Спустя же несколько секунд, Сережа был уже у нее на руках. Застигнутая снова врасплох, она, как и в первый раз, стала обращаться к нему по имени и почти теребить его, словно пыталась таким образом добудиться. Очевидная бесполезность этих действий, заставила ее просить о помощи.
- Господи! Помогите кто-нибудь!... Нам нужно в больницу! Прошу вас, помогите!
Маркус среагировал немедленно. Он побежал к подъезду звать водителя.
Олег в это время уже выходил на улицу, чтобы посмотреть, что случилось. Немец наткнулся на него в подъезде.
- Олег, беги, заводи машину!
Ожидая помощи, Елизавета держала на руках Сережу и ругала себя за то, что не доглядела сына.
- Как я могла! – подняв голову к небу, произносисла она со слезами.
Олег уже был за рулем, когда Маркус открыл дверь, предложив женщине ехать. Она села и через секунду машина рванула с места.
Автомобиль скрылся за поворотом. Немец стоял посреди переулка наполненного теперь уже тяжелым потрясением. От царивших здесь еще каких-то десять минут назад безмятежного спокойствия и гармонии не осталось и следа. Все оказалось во власти произошедшего несчастья. Ощущение было таким, словно в эту солнечную, ясную погоду, прогремел раскатистый гром, молния от которого попала прямо в переулок.
Все продолжали стоять на своих местах, пытаясь придти в себя и осознать произошедшее. Маркус опустил голову, после чего взглянул на то место, где лежал мальчик. Чуть ниже, на одной из лестниц, он увидел его губную гармошку. Подняв ее, он подошел к священнику, который не сводил глаз с поворота.
- Вы знаете их? – обратился он к нему.
Отец Николай в растерянности посмотрел на незнакомца.
- Что?
- Вы с ними знакомы?
- Да, конечно!
- Это мальчика.
Немец протянул ему губную гармошку.
- Передадите?
- Да, спасибо.
Вернувшись в офис, Маркус как не старался продолжить встречу, однако никак не мог отойти от случившегося. Две настойчивые образные сцены сменяли одна другую в его воображении. В одной этот мальчик безмятежно играл на своей гармошке, в другой он же, но уже лежащий на лестнице храма в бессознательном состоянии.
Взяв небольшую паузу, он затем всё-таки продолжил встречу. Однако не стал проводить её в том объеме, в каком она была запланирована. Предложение приняли все. Вкратце выразив основную мысль он через некоторое время закончил выступление.
Через некоторое время в офис вернулся водитель. Прежде всего, Олег поспешил успокоить всех, сказав о том, что по дороге в больницу мальчик пришел в себя. Когда же они прибыли на место, то он помог матери отнести ее ребенка в приемное отделение, где им немедленно занялся врач. На вопрос, что же с малышом случилось, он ответил, что об этом не знает даже его мать, поскольку они только приехали, и приехали специально для того, чтобы обследоваться.
Маркус выслушал водителя, затем встал из-за стола и подошел к окну.
- Будем надеяться, что ничего страшного с ним не произошло, - тихо сказал он, взглянув на то место, где лежал мальчик.
Прошло несколько часов. За это время немец постепенно отошел от случившегося. Ближе к пяти он поехал на открытие салона в месте с директором этого нового дилерского предприятия. Там все уже давно ждали приезда официального представителя. И хотя состояние его было все еще далеким от идеального, тем не менее, запланированное мероприятие он сумел провести на очень высоком уровне. Руди боялся обратного, но все прошло хорошо. Вообще, надо сказать, к работе Маркус всегда относился с большой ответственностью. Свою немаловажную роль играл и тот факт, что он любил ее. И любовь его была не только к работе как таковой. Концерн, интересы которого он представлял, являлся для него, своего рода символом семейных традиций. Много лет на заводе этого промышленного автогиганта проработал его отец. Как нельзя лучше, сюда могли бы подойти слова, произнесенные Маркусом на встрече, где он говорил о преемственности, наблюдать которую можно даже в модельном ряде.
После открытия салона, вечером, Маркус приехал наконец в гостиницу. Прошедшее мероприятие отняло у него достаточно много сил, и если бы не ощущение голода, то он вероятно сразу же поднялся к себе. Впрочем ужин можно было заказать в номер. Но есть в апартаментах ему почему-то никогда не нравилось.
Войдя в ресторан, он присел за столик, сделал заказ и, расслабившись, стал невольно наблюдать за окружающими. Приятная, ненавязчивая игра джазового квартета нарочито подчеркивала камерную обстановку заведения, где все располагало к тому, чтобы посетитель мог расслабиться и отдохнуть.
В зале было занято примерно семь столиков. Взгляд Маркуса остановился на одном из них. Его внимание привлекли сидевшие за ним люди. Они о чем-то оживленно и весело беседовали. Их громкий разговор мешал остальным посетителям, нарушая чинную атмосферу, которая присутствовала в ресторане. Трое мужчин вспоминали какой-то забавный случай и, видимо, их так захватили воспоминания, что они уже не замечали окружающих. Перебивая один другого, они делились яркими подробностями произошедшей когда-то смешной истории, при этом рассказ их сопровождался оглушительным, звонким смехом. Внезапно один из них, увлекшись оживленным повествованием, нечаянно выронил из руки бокал с вином и уже спустя мгновение, забыв обо всем, оглядывал свой дорогой костюм. Наблюдая за происходящим с присущей ему невозмутимостью, немец навел себя мысленно на рассуждения, которые в подобных ситуациях, странным образом, рождались у него как-то сами собой. – «Мгновение. Неподвластное последующее мгновение, - подумал он. – Сколь ничтожно оно перед вечностью, столь ничтожны попытки человека, подчинить его себе. В то же время, мы являемся его участниками и деятелями. Однако, всякие наши планы, начинания, всякий благополучный исход, имеют возможность осуществиться ровно настолько, насколько принадлежащая Вечности власть, позволит своим последующим мгновениям сотрудничать с нами…» В это время к Маркусу подошел официант, который отвлек его от этих необычных мыслей. Впрочем, для немца подобные рассуждения были нормой, ибо он не редко находил что-нибудь такое, не имеющее с виду, казалось бы, ничего особенного, над чем можно было порассуждать, или даже глубоко поразмыслить. Он словно постоянно находился в каком-то поиске. А в каком именно, не смог бы вероятно сказать и сам. Возможно, в некоторой степени, свою роль играло то обстоятельство, что Маркус был отчасти человеком творческим, а подобным людям, всякого рода загадочные поиски присуще довольно часто.
- Пожалуйста, ваш заказ, - наклонившись к столу, сказал официант и поставил перед ним блюдо.
Не дотрагиваясь до еды, лишь отпив немного вина, Маркус просидел еще какое-то время за столиком, после чего вышел из-за него и отправился в свой номер. Некоторое время он провел за документами, а ближе к полуночи принял душ и решил лечь спать. Но мысли о случившемся несчастии с маленьким мальчиком были так настойчивы, что мирно отойти ко сну не представлялось никакой возможности. Перед ним вдруг в мельчайших подробностях стали вновь разворачиваться события произошедшие в тихом, уютном переулке: звуки губной гармошки, лицо мальчика, выбежавшая из храма мать, рванувшая с места машина… Постепенно в его голове все эти сцены и образы начали смешиваться. Долго и беспокойно ворочаясь в кровати, Маркус в конце концов не выдержал и встал. Он подошел к столу, налил в стакан воды, осушил его залпом, затем медленно опустился на стул. Какое-то время он просидел в неподвижности, глядя на пустой стакан. Мертвая тишина казалась союзницей не оставляющих в покое мыслей. Они словно всколыхнули его размеренное и ровное, как водная гладь, существование, будто брошенный в тихое озеро камень. Пытаясь успокоится, он вернулся в ванную и несколько раз ополоснул лицо прохладной водой. Отчасти это помогло ему немного успокоиться и снять напряжение. Еще какое-то время он побродил по номеру, затем все же заставил себя лечь. Спустя полчаса ему, хоть и с трудом, но удалось уснуть.
.
-------------------------


Большой, светлый зал округлой формы, с угасающей где-то высоко под потолком акустикой, словно напоминал о том, что вести речь об экономии пространства в такой большой стране, покажется не только смешным, но и не приличным. В связи с этим, намного актуальнее прозвучал бы другой вопрос: Чем именно это самое пространство может привлечь сегодня богатого иностранного инвестора. Впрочем, на него сейчас отвечал человек, восседавший в главном кресле огромного, круглого стола, в обязанности которого, входили задачи по обеспечению достойной жизни населяющих уже упомянутое пространство людей.
- …Демократические преобразования последних лет и наметившиеся положительные сдвиги в экономике, позволяют с уверенностью говорить о готовности нашей страны к работе с большими, серьезными инвестициями. К этому стоит добавить, что расширяется и законодательная база. Одним из важных аспектов в этом отношении является тот факт, что сейчас уже налажен механизм налоговой системы.
Уважаемые господа. Как премьер-министр, хочу вас заверить, что правительство всегда будет открыто для диалога, подобного тому, что мы имеем сегодня. Хотелось бы надеяться, что нынешняя встреча поможет вам избавиться от опасений вести в нашей стране свой бизнес…
Маркус сидел на встрече с премьер-министром России в окружении многочисленных представителей крупного бизнеса и слушал речь второго лица государства. Встреча эта продолжалась около часа. По ее завершении, он решил более не задерживаться. Пожав руку сидевшему рядом бизнесмену, с которым перекинулся парой фраз, немец удалился.



--------------------------
Продолжение следует

 

Маркус сидел на встрече с премьер-министром России в окружении многочисленных представителей крупного бизнеса и слушал речь второго лица государства. Встреча эта продолжалась около часа. По ее завершении, он решил более не задерживаться. Пожав руку сидевшему рядом бизнесмену, с которым перекинулся парой фраз, немец удалился.
Спустившись вниз, он сел в машину и словно желая убедиться в целесообразности намеченный планов, на вопрос Олега, куда им теперь ехать, задумался. Подобная задумчивость была присуще немцу довольно часто. Однако здесь скорее можно говорить не столько о задумчивости, сколько о некоторой неторопливости, которую, впрочем, приписывать ему как недостаток вряд ли стоило. Маркус всегда очень умело обращался со своим временем, и мог спланировать его так, что даже при насыщенном графике, успевал сделать все намеченное. Желая достичь нужного результата, он, прежде всего, старался не отступать никогда от двух, самых важных для него правил – контроль и дисциплина. Именно они, в его понимании, могли гарантировать успех в любом деле.
Положив рядом с собой свой гладкий, кожаный дипломат, он с окончательной уверенностью ответил водителю на его вопрос.
- Олег, отвези меня, пожалуйста, в ту больницу, куда ты вчера доставил мальчика.
Еще накануне, вечером, Маркус решил, что, перед тем, как улететь из России, ему стоит навестить ребенка. После случившегося с ним несчастья, немец был обеспокоен его теперешним самочувствием. Он очень хотел увидеть мальчика в здравии и только после этого, со спокойным сердцем отправиться в аэропорт.
Водитель послушно тронулся, и уже через полчаса машина остановилась возле лечебного учреждения. Не зная, куда именно ему нужно идти, Маркус попросил Олега проводить его. Вместе они направились в приемное отделение, где их встретила дежурная медсестра.
- Добрый день, мы хотели бы увидеть одного мальчика, который поступил к вам вчера. Но, к сожалению, нам не известно в какое его положили отделение.
- Как его фамилия?
Маркус задумался.
- Не знаю.
Дежурная взглянула на него в недоумении.
- Мне известно лишь его имя. Сергей.
Сестра продолжала смотреть на него прежними глазами.
В этот момент к стойке подошел Олег, который, здесь уже бывал. Увидев его, дежурная поняла о каком именно ребенке спрашивает этот, очень респектабельного вида господин.
- Подождите.
Девушка открыла журнал.
- Его направили в кардиологическое отделение. Оно находится в другом корпусе. Вам нужно сейчас выйти на улицу и обойти здание с другой стороны.
- Спасибо большое.
В регистратуре кардиологического отделения, он узнал, в какой палате находится интересующий его пациент. Так как время для посещений еще не наступило, то пройти наверх позволили лишь одному человеку, да и то не надолго. Олег остался в холле.
Маркус поднялся на второй этаж. Там перед ним открылся довольно тускло освещенный коридор, по которому он отправился искать нужную палату. Табличка с номером двенадцать наполовину оказалась замазана краской, и чтоб ее разглядеть, ему пришлось вплотную подойти к двери. Тихий в нее стук не потревожил никого. Абсолютное безмолвие - это было первое, на что он обратил внимание, заглянув внутрь. И хотя в палате находилось достаточно много людей, однако в помещении царила такая же тишина, как и в пустынном коридоре.
На первой из четырех имевшихся в палате кроватей, Маркус увидел довольно взрослого мальчика, возле которого дремала на стуле видимо его бабушка. Рядом со второй, стояла средних лет женщина, укачивавшая на руках свою маленькую дочку. Она с материнским трепетом смотрела на бледное лицо девочки, и нежно проводя ладонью по ее волосам, что-то неслышно приговаривала. На третьей койке лежала молодая мама, рядом с которой спал грудной малыш. Только она обратила внимание на заглянувшего в палату человека. Того же, кто находился в четвертой, стоявшей у окна, кровати, равно как и сидевшую возле нее женщину, разглядеть было трудно, поскольку женщина сидела спиной к дверям, закрыв собой и того, над кем склонила голову.
Вопросительный взгляд молодой мамы, позволил Маркусу войти и спросить об интересовавшем его пациенте. Тихими, почти неслышными шагами, он подошел к предпоследней койке.
- Здравствуйте, - произнес он шепотом. – Я ищу маленького мальчика, которого поместили к вам вчера.
Женщина сразу показала на четвертую кровать.
Взглянув в сторону окна, он поблагодарил ее и отошел.
Одеяло заботливо покрывало все тело, оставляя открытым лишь белокурую головку, под которую Сережа аккуратно сложил свои маленькие ручки. Нежное детское лицо ребенка прибывало в состоянии глубокого сна. Сидевшая же рядом Елизавета, была, видимо, настолько погружена в себя, что не обратила внимание, как к кровати кто-то подошел. Она сидела оперевшись локтями о край койки, поддерживая при этом опущенную голову.
Маркус попробовал привлечь к себе внимание, поздоровавшись с ней.
- Здравствуйте, - сказал он чуть слышно.
Елизавета подняла голову и посмотрела на стоявшего рядом с кроватью человека. Немец, в свою очередь, увидев усталые и заплаканные глаза молодой женщины, укорил себя в том, что именно в этот не подходящий момент его угораздило придти.
- Простите, наверное, я пришел совсем не во время,- произнес он виноватым голосом. - Я только хотел узнать все ли в порядке с мальчиком.
Елизавета продолжала смотреть на него, но уже как-то вопросительно. Догадываясь о смысле ее взгляда, он ответил.
- Вы, вероятно, меня не помните. Вчера… на лестнице, я держал вашего сына на руках.
Скорее поверив ему, нежели вспомнив, Елизавета опустила голову и провела ладонями по лицу. Это ее движение будто бы говорило о том, что на сегодняшний день, произошедшее вчера, самым страшным событием не являлось.
Сама того не желая, она, все так же продолжала молчать.
- Извините, думаю, мне следует уйти, - находя свой визит не кстати, сказал Маркус.
Немец уже собирался уходить, как вдруг женщина в отчаянии поднесла руки к лицу, чтобы прикрыть вновь появившиеся слезы. Маркус остановился, не зная, что ему делать.
- Простите, - сказала она тихо. – Мне сейчас очень трудно говорить, - оправдывая свое молчание, продолжила Елизавета,. – То, что вы пришли, безусловно, заслуживает уважения и внимания. Но я не знаю, что вам сказать…
Слезы шли все сильнее, и женщина была уже не в состоянии далее сопротивляться им.
Причина, по которой Елизавета плакала вновь, крылась в сердце ее ребенка. Проведенное сегодня обследование, выявило у мальчика врожденную патологию. Это означало, что его жизнь находилась в постоянной опасности. Молодая мать хоть и предвидела подобный результат, однако верить в него, так же как и говорить о нем не хотела.
Маркус по-прежнему стоял на месте. Глядя на нее, он понимал, что причина, заставлявшая женщину плакать, являлась, видимо, очень серьезной, и эти слезы были слезами отчаянья. Но как ее успокоить он не знал. Более того, какие либо слова, представлялись ему сейчас такими же не уместными, как и его визит.
Елизавета все продолжала плакать. Словно признавая, поставленный врачами диагноз, она вдруг стала отрывисто произносить его вслух. Женщины, вероятно уже не в первый раз, решили подойти и попытаться самим успокоить ее. Маркус почувствовал, что сейчас он уж точно здесь лишний. Он закрыл за собой дверь палаты, и с тяжелым сердцем простоял еще какое-то время посреди пустынного коридора, опустив голову и потупив взор. Неприятное ощущение, смешивалось у него с чувством вины за данный визит, который оказался не только не кстати, но, в добавок ко всему, спровоцировавший женщину снова заплакать.
Расстроенный вид немца, спустившегося через некоторое время вниз, не позволил водителю спросить что либо о самочувствии мальчика. По дороге в гостиницу, он лишь напомнил о том, что самолет в Мюнхен вылетает через час.

--------------------------

Спокойное, умиротворенное выражение лица, с очень симметричными, ровными чертами. Под острой бородкой открывался изгиб шеи. На плечи, по бокам, густой копной ложились пряди. Во всем изображении, казалось, не имелось ни изъянов, ни особенностей. Его художнику приходилось, вероятно, писать неоднократно. И вряд ли в остальных своих работах он достигал больших вершин. Ведь передать множество раз хотя бы частичку того, что должно в них присутствовать, того, что он сумел отобразить в этой работе, невозможно. Нет, такие глаза, такой взгляд дважды описать нельзя. Какая-то завораживающая, безграничная сила притяжения заставляла замереть дыхание и застыть. Присутствие вечного перемежалось с абсолютным знанием цели происходящего. И все это было тайным, мимолетным откровением, все это, запав в память, настойчиво преследовало.
- Кэтрин, я полчаса назад попросил вас принести нужный мне документ. Вы помните о нем?
Отпустив кнопку вызова секретарши, он продолжил просматривать свои рабочие бумаги. Через минуту раздался стук в дверь.
- Войдите.
Дверь открылась.
- Прошу, вот он.
- В чем дело, Кэтрин? Почему так долго?
Маркус с некоторым раздражением спрашивал секретаршу, не глядя при этом в ее сторону. Но усталость ощущалась даже в его голосе.
- Простите, гер Гросманн.
Он прилетел из Москвы накануне, вечером, и за всю прошедшую ночь не смог сомкнуть глаз. Произошедшее несчастье с маленьким русским мальчиком, упорно не выходило у него из головы. Не оставлял его в покое и подавленный образ молодой матери этого ребенка. Как и все случившееся в том тихом переулке, ее мрачный, заплаканный вид терзал воображение снова и снова. Надо сказать, Маркус был не из тех, кто впервые стал свидетелем внезапно постигшего человека несчастья. Подобное в его жизни уже бывало. И, если в этот момент требовалась его помощь, то он ее оказывал. Однако после с ним ничего особенного не происходило. В случае же с мальчиком, немец как-то незаметно для себя очень глубоко проникся чувством сострадания и некой симпатии к нему. Возможно, определенную роль здесь сыграли те мгновения, когда он увидел его на ступеньках храма, безмятежно играющим на губной гармошке. И сколь приятно и радостно ему было наблюдать ту дивную картину, столь неприятно ему было увидеть то, что случилось с ребенком после. Но кроме всех прочих деталей, прошедшую бессонную ночь Маркус вспоминал и кое-что еще. Все это время его воображение преследовала сцена, которая длилась не больше минуты. Чем она притягивала к себе, он не очень то и понимал. Но то, что в ней имелось нечто загадочное, для него казалось очевидным. Это были те мгновения, когда он стоял на ступеньках и держал мальчика на руках. Руди, к тому моменту находился уже внутри, пытаясь найти кого-нибудь, кто знает ребенка. Прибывая тогда в смятении, Маркус, после того, как снова оглядел пустынный переулок, вдруг, будто бы почувствовав на себе чей-то взгляд, поднял глаза и застыл на месте. Что именно заставило его дыхание замереть, объяснить сложно, но вплоть до той минуты, как из храма выбежала мать маленького мальчика он стоял как вкопанный. В изображенном над внутреннем входом храма лике Христа, казалось не имелось ничего необычного, что могло бы подействовать на человека так завораживающе. Подобный образ можно увидеть практически в каждом приходе. Более того, вряд ли и сам Маркус сумел бы отыскать нечто невообразимо особенное, взгляни он на этот лик еще хоть тысячу раз. Но в том и заключалась вся сила тех загадочных мгновений, что ощутить то, что ощутил тогда немец повторно невозможно. Как невозможно осмысленно выразить хотя бы малую часть того секундного откровения, которое будто бы присутствовало в безмолвном взгляде образа. Что-то предельно ясное и в то же время непостижимо глубокое промелькнуло и тут же исчезло, словно мимолетная вспышка, которая была наполнена завораживающей, неизъяснимой силой и каким-то абсолютным, безграничным знанием, в том числе и знанием того, что происходит. При этом, будто бы собственная воля Маркуса оставалась для Него по-прежнему неприкосновенной.
Будучи очень внимательным ко всем своим ощущениям и чувствам, он все пытался понять, что именно заставляет его так часто вспоминать эту необычную сцену. Однако попытки истолковать те загадочные мгновения казались еще более тщетными, нежели их описание. Да и возможно ли было найти в них что-то, что поддалось бы объяснению.
Просмотрев документы, он мягко откинулся в кресло. Но не прошло и минуты, как прежние мысли вернулись и заставили его вновь склониться над столом. Руки закрыли лицо, словно были призваны помочь обрести исходное состояние. Спустя же некоторое время они уже снова находились в движении: разбросанные по столу бумаги нашли пристанище в одном из ящиков.
Оглядывая свое рабочее место, он задержал глаза на фотографии, которая стояла в рамке, рядом с компьютером. Фотография эта датировалась концом семидесятых годов. На ней молодой Маркус был изображен вместе со своими школьными друзьями, собравшимися на одном из ежегодно проводимых в Мюнхене фестивале пива, под названием Октоберфест. Это была их первая встреча после окончания школы, ставшая впоследствии традицией. Рассматривая снимок, он на какое-то время задумался. Затем он открыл лежащую на столе записную книжку, снял трубку телефона и набрал нужный ему номер.
- Добрый день. Могу я услышать Оливера Айгнера?
Через минуту, на том конце провода послышался голос.
- Айгнер слушает.
- Олли, привет, это Маркус.
- Маркус, дружище! – радостно воскликнул старый приятель. – Какими судьбами?!
- Так сразу и не скажешь, - с улыбкой ответил он. – Как твои дела, как семья?
- Спасибо в порядке.
- Послушай, старик, мне нужно с тобой увидеться. Ты не будешь против, если я к тебе заеду?
- Конечно не буду. А что за срочность?
- Меня интересует один вопрос. Он как раз по твоей части.
- Ну что ж, приезжай. Чем смогу, помогу.
Спустя десять минут, Маркус вышел из принадлежащего его концерну большого офисного здания, сел в машину и отправился на встречу к своему давнему приятелю. С его помощью он намеревался вникнуть до конца в суть произошедшего с мальчиком несчастья. Оливер Айгнер работал врачом в Мюнхенской медицинской клинике, и дабы не мучиться незнанием вопроса, касающегося того, что же на самом деле представляет из себя болезнь, которую обнаружили у ребенка, Маркус решил поподробнее узнать о ней. Но какую конкретную цель он этим преследовал, ему не было ясно еще и самому. В данный момент для него являлось важным иметь перед собой полную картину происходящего, а таковой она могла стать только при условии, что будут известны все ее детали. Так, по крайней мере, считал он сам. С чем бы не знакомым немцу не приходилось в жизни сталкиваться, он, прежде всего, старался до конца изучить данный предмет. Эта отличительная черта, характеризовала его всегда, как человека серьезного и основательного, при этом она никогда не являлась лишней. И, как следствие, Маркус пользовался ею уже на уровне интуиции.
Подъехав к зданию клиники, он вышел из машины и направился к главному входу. Двери бесшумно открылись и просторный, светлый холл послушно предоставил свою акустику в распоряжение дорогим ботинкам респектабельного гостя.
- Добрый день. Чем могу вам помочь? - спросила с улыбкой девушка за стойкой.
- Здравствуйте, я пришел к доктору Айгнеру.
- Он вас ждет?
- Да, у меня с ним встреча.
Девушка сняла трубку телефона.
Через минуту доктор спустился вниз.
- Маркус, старик! – обрадовался из далека, Оливер.
Гросманн заулыбался. Айгнер подошел и они обнялись.
- Привет, дружище. Прости, если отвлек тебя от работы, - отпустив объятья, сказал Маркус.
- Пустяки, - ответил тот. – Да и работы у меня сейчас никакой не было. Ну, рассказывай. Давай присядем. …Или, пойдем лучше ко мне, в кабинет. Торчать в холле с таким большим гостем, как ты, просто не прилично, - положив ему на плечо свою руку, сказал Оливер.
- Ты, кажется, мне льстишь.
- Как это? Взгляни туда, - проходя мимо огромного зеркала, пошутил старый приятель. – Я всегда завидовал твоему росту, - признался доктор, рост которого никак не превышал ста семидесяти сантиметров.
Шедший рядом Маркус улыбался. Давний товарищ хоть и был почти профессором, однако в его глазах оставался все тем же добродушным Олли, какого он знавал еще в школьные годы.
Поднявшись на третий этаж клиники, они вышли в сверкающий идеальной чистотой, светлый коридор, и направились по нему до самого конца. По дороге Оливер делился с Маркусом наиболее значимыми событиями, произошедшими в его жизни за последнее время. События эти, впрочем, касались не столько конкретно жизни самого доктора, сколько его небольшого семейства. Попутно он интересовался и тем, как обстоят дела у друга.
- Значит, все путешествуешь?
- Да, но сейчас уже реже.
- У тебя замечательная работа. Очень разнообразная. И то, что ты не торопишься отягощать свой безымянный палец, в какой-то степени даже правильно, - сказал Оливер, открывая кабинет. – Проходи.
- Насколько я помню, во время нашей последней встречи ты говорил, что счастлив в семейной жизни, - удивился Гросманн.
- А я и не отказываюсь от своих слов. Присаживайся. Просто иногда это утомляет.
- Что, счастье?
- Нет, не счастье. Наступившее на определенном этапе однообразие, - обреченным голосом ответил тот. – Как бы тебе объяснить… Не хватает того, прежнего, водопада эмоций.
Гросманн задумался.
- Прости, мне об этом трудно судить.
- Ну да ладно. Давай теперь поговорим о том, что тебя ко мне привело. Выкладывай.
После этих слов Маркус почему-то немного заволновался. Прежде чем начать говорить, он, находясь в кресле, стал менять свое расслабленное положение на более собранное, переменившись так же и в лице.
- Старик, ты не мог бы мне рассказать, что из себя представляет такая болезнь, как патология сердца. В частности, если она обнаружена у ребенка, лет семи, - спросил он очень серьезным голосом.
- Ну, во первых, могу сказать, что заболевание это довольно тяжелое, - начал свой ответ Оливер. – А тяжелые сердечные болезни передаются в основном по наследству.
Дальше Оливер стал подробно рассказывать обо всех нюансах и о том, какие неприятности случаются с больным при врожденной патологии: о постоянной бледности, слабости, утомляемости, о случаях обморока и даже внезапной смерти. Объяснил он так же и то, что при врожденной патологии, так называемой кардиомиопотии, наблюдается тенденция к увеличению массы сердца, что и является его главной бедой. Но в то же время отметил, что существуют и определенные виды терапии, однако зачастую, сказал он, они не меняют общей картины и в такой ситуации, человека может спасти только пересадка ему здорового сердца.
- Маркус, прости за этот вопрос, но ты, как я понимаю, интересуешься всем этим не просто так. Что случилось?
Маркусу, пребывавшему к тому же под довольно тяжелым впечатлением от подробного рассказа Оливера, достаточно трудно было подобрать ответ, который удовлетворил бы любопытство его товарища. Ведь начни он говорить, то объяснять пришлось бы многое. В том числе и то, почему он так сильно проникся к абсолютно незнакомому ему мальчику. И даже если им движет сострадание и жалость к этому ребенку, то по какой причине, будучи занятым человеком, он тратит на него свое очень дорогое время, когда есть возможность просто распорядиться. Вобщем, во избежание всех этих вопросов, порождающих один другого, вопросов, на которые Маркус не смог бы внятно ответить и самому себе, он решил как-нибудь уклониться от объяснений.
- Оливер, мне сейчас будет сложно ответить тебе. Да и в какой-то один ответ всего не уложишь. Могу лишь сказать, что эту болезнь обнаружили у одного маленького мальчика.
Маркус откинулся на спинку кресла и о чем-то глубоко задумался.
Нависшую паузу решил прервать Айгнер.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

 

Нависшую паузу решил прервать Айгнер.
- Послушай, старик, в наше время подобные операции проводят довольно успешно. Переживать по этому поводу не стоит. Правда они не из дешевых, но их сейчас делают почти везде, в том числе и у нас. Кстати, в какой он клинике?
- Он не в Германии, - глядя в окно ответил Маркус.
- А где?
- В России.
- Вот как. Ну, я думаю, и там тоже проводят такие операции.
- Надеюсь. Значит, говоришь, не из дешевых?
- Пока, к сожалению да.
В этот момент раздался стук в дверь.
- Войдите.
В кабинет заглянула медсестра.
- Доктор Айгнер, вас срочно ждут в семнадцатом кабинете.
- Позже.
- Не стоит, Оливер, - сказал Маркус, вставая с кресла. – Тем более это срочно. Еще раз спасибо, что уделил мне время.
- Пожалуйста, старина. Если что, я всегда к твоим услугам.
Они попрощались.
Покинув клинику, он сел в машину, но заводить ее не торопился. Сейчас ему хотелось придти в себя, и определиться с тем, что делать дальше. Рассказ Оливера вызвал у него довольно неприятные ощущения. Все, что тот говорил о кардиомиопотии, Маркус невольно проецировал на случай с мальчиком. Однако в данный момент его больше заботило другое. Обняв руками руль, он задумался над тем, какую помощь можно оказать ребенку. В конце их разговора он не зря переспросил Оливера о денежной стороне вопроса. Как ему показалось, солидными средствами несчастная мать мальчика обладает вряд ли. И даже если у нее получится собрать необходимую на операцию сумму, то, наверняка, сделает это не скоро. В связи с этим, он принял решение завтра же лететь обратно, в Москву, с предложением профинансировать такую операцию, если мальчик в ней нуждается. Не долго думая, он снял трубку установленного в машине телефона и набрал номер своего офиса.
- Кэтрин, закажи для меня, пожалуйста, билет на утренний рейс до Москвы.
Этот шаг удивительным образом его успокоил. От одной лишь мысли, что у него появилась возможность хоть чем-то со своей стороны помочь несчастному ребенку, ему стало намного легче. Сейчас он, по крайней мере, мог не страдать от бессилия. Наряду с остальным, чувство это преследовало Маркуса все последние дни, лишив его даже сна. К слову сказать, ночь перед вылетом, он провел гораздо спокойнее предыдущих.
Уже в десять часов утра следующего дня, он был на пути из московского аэропорта в детскую городскую больницу.
Встретивший его водитель, сказал, что об их скором возвращении не успели даже сообщить господину Кирху, который обычно тоже приезжал в Шереметьево.
- Ничего страшного, Олег, я и сам не думал, что прилечу сегодня.
По дороге водитель сделал остановку у первого попавшегося магазина, где Маркус купил для мальчика немного фруктов.
Когда машина стала приближаться к больнице, он вдруг начал испытывать странное волнение. Отчасти оно было связано с тем, что его первый приезд сюда оказался несколько не кстати. В то же время, это волнение будто бы имело и какое-то иное основание, поскольку попытки успокоить себя тем, что сейчас он едет со вполне конкретной целью, предлагать помощь, почему-то не избавляли его от этого чувства. Впрочем, возможно, непонятное ему основание стоит связывать с тем трагизмом, которым оказалась окутана вся эта история в целом. Но как бы то ни было, одно Маркус понимал в данную минуту совершенно ясно. Если предложение его придется кстати, и, что главное, если тем самым он окажет помощь мальчику, то это принесет радость и ему.
Через полчаса автомобиль медленно подъехал к больнице. Из окна машины он увидел, что на ее территорию входило и выходило много людей. Теперь его приезд совпал аккурат со временем посещений. Лишний раз немец убедился в этом, когда вошел в здание кардиологического отделения.
Глядя на посетителей, которые находились в холле, и которых он встречал поднимаясь на второй этаж, Маркус ловил себя на мысли, что эти люди, сами того не осознавая, вносили своим присутствием определенное здоровое оживление в царившую здесь грустную и тоскливую атмосферу. Он ощутил ее еще когда приезжал сюда в первый раз. В тот момент ему подумалось, что эта атмосфера, вкупе с угнетающим, отвратительным освещением, вероятно, негативно влияет и на больных. Во всяком случае, на него она произвела очень неприятное впечатление. И скажи ему кто нибудь тогда о том, что больные окончательно становятся таковыми, находясь уже здесь, то он совершенно бы этому не удивился. Словно в подтверждение этих мыслей, направляясь к нужной палате, Маркус увидел, как на одном из диванчиков, установленных вдоль коридора, сидел, прижавшись к матери, малыш, готовый превратить свои тихие слезы в громкий плач. И если бы не его, вероятно, сестренка, которая старалась утешить его улыбкой и какими-то словами, то так, наверное, оно и было бы.
До палаты оставались считанные метры, когда он невзначай взглянул в сторону окна. Стоявшая там маленькая фигура ребенка показалась ему знакомой. Рассмотрев ее повнимательней, Маркус узнал Сережу. Да, это был он. Облокотившись на подоконник, мальчик смотрел на улицу, где играли дети. Немец резко остановился, после чего медленным шагом направился в его сторону. Подойдя к нему уже довольно близко, он услышал, как тот тихо напевал себе под нос какую-то песенку. Маркус выдержал минутную паузу и только затем решил поздороваться с ним.
- Здравствуй, Сережа.
Сережа обернулся, и ни чуть не смутившись появлением незнакомца, поздоровался в ответ.
- Здравствуйте.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил он, рассматривая мальчика незаметным для него, изучающим взглядом.
- Хорошо, - все так же свободно, словно они уже знакомы, ответил тот.
Он отвечал легко, и не задумываясь, поскольку считал, что этот взрослый человек обязательно откуда-то его знает, и ему об этом не известно только потому, что он маленький.
- А почему ты здесь один, без мамы? – присев на корточки, спросил Маркус.
- Она сказала, что ей нужно пойти поговорить с врачом. Правда велела никуда не выходить… Но мне уже так надоело лежать…
В этот момент за окном раздался веселый детский смех. Сережа мгновенно устремил все свое внимание за окно. Он стал жадно вглядываться в происходящее на улице, словно не хотел пропустить что-то очень важное, то, чего так долго ждал пока стоял здесь.
Маркус, в свою очередь, с умилением наблюдал за мальчиком. Он следил за его реакцией, и, глядя на то, как малыш радуется вместе с играющими, улыбался. Ему будто бы довелось сейчас стать свидетелем, как в минуту радости, на мгновение распахнулась душа этого ребенка. Чистая, светлая душа маленького мальчика, с которым его связывали переживания последних дней.
После того, как смех за окном поутих, Сережа снова повернулся к незнакомцу.
- Значит, ты решил постоять в коридоре и мама об этом ничего не знает, - продолжил Маркус его прервавшуюся мысль.
- Да. А как вас зовут? – не сдержав свое любопытство, спросил тот.
- Маркус.
- Маркус? – удивился мальчик.
- Да. Это имя немецкое.
- Значит вы немец?
- Да, - умиляясь наивному любопытству ребенка, ответил он.
Тут ребенок решил удовлетворить свое любопытство до конца.
- А откуда вы знаете, как меня зовут?
- …Так назвала тебя мама, - немного с грустью ответил немец, вспоминая события у храма.
- А маму откуда вы знаете?
Маркус улыбнулся.
- Оттуда же, откуда и тебя.
Сережа задумался. Он чувствовал, что напрашивается какой-то еще вопрос, но какой именно, ему было не очень понятно.
Немец решил ему помочь.
- Тебе, вероятно, интересно кто я и зачем пришел сюда?
- А кто вы? – спросил тихим голосом тот.
- Я, можно сказать, поклонник твоего таланта. Однажды мне довелось услышать как ты играешь на губной гармошке. У тебя это получается очень здорово. – с улыбкой ответил он. – Когда же я узнал, что ты лежишь в больнице, то немедленно решил навестить.
Но таким объяснением он лишь еще больше озадачил Сережу, поскольку тот совсем не думал, что здесь кому-то известно о его умении играть на этом маленьком инструменте. Но подобрать ответ по проще у Маркуса не вышло, а выдумывать что либо сказочное он не хотел в принципе. И хотя главным поводом навестить мальчика было беспокойство о его самочувствии, однако названная немцем причина являлась тоже правдивой.
Об отношениях с детьми у Гросманна имелся собственный взгляд. В общении с ними он старался никогда не фантазировать в объяснениях. Считал, что к правдивости и честности, как необходимым составляющим во взаимоотношениях между людьми, ребенка лучше приучать с детства. При этом, безусловно, беседуя с представителями младшего поколения, Маркус всегда делал скидку на возраст. Впрочем, как бы то ни было, но сейчас ему не пришлось продолжать искать еще какие либо ответы на не озвученные вопросы мальчика. Они оба заметили направлявшуюся к ним его маму.
Обнаружив сына в коридоре, Елизавета, конечно, удивилась. Однако большее недоумение вызвало у нее другое. Узнав мужчину, с которым Сережа разговаривал, женщина поначалу не поняла, что могло привести сюда этого респектабельного иностранца снова. В то же время сегодняшний его приход явился для нее кстати. Не давеча как утром, она вспоминала этого незнакомого человека, и испытывала желание извиниться перед ним за невнимательность к его поступку. И пусть она находилась тогда в жутком состоянии, которое служит для нее безусловным оправданием, но оставлять в душе этот камушек Елизавета все равно не хотела.
Маркус в свою очередь, глядя на приближавшуюся к ним маму мальчика, заметил, что хоть она и выглядела не такой подавленной, как в тот день, однако, вид у нее был довольно уставший. Ее внешнее спокойствие, скорее говорило не об улучшении ситуации, а о смиренном принятии начавшихся тягот. Скомканный же в руке платок свидетельствовал о том, что теперь она была готова и к частым слезам.
Елизавета подошла и начала разговор первой.
- Здравствуйте.
- Добрый день.
- Вы в тот день ушли, и я уже думала, что не смогу извиниться.
- За что?
- Ваш визит заслуживал совсем иного внимания. К тому же, насколько я поняла, вы были одним из первых, кто в ту минуту оказался рядом с моим сыном. Полагаю, я должна не только извиниться, но и поблагодарить вас.
Немец на мгновение растерялся от таких сердечных слов. Он несколько удивился тому, какое высокое значение предали сейчас его поступку.
- Что вы, вам совсем не за что меня благодарить! Тем более извиняться. Мой визит был действительно очень некстати. Возьмите, пожалуйста, это для Сережи.
Елизавета приняла протянутый ей пакет с фруктами.
- Спасибо.
- Направляясь сюда сегодня, я боялся, что и в этот раз может случиться так же. И, вероятнее всего, я не стал бы вас больше беспокоить. Но дело в том, что на днях мне довелось довольно подробно узнать о всех сложностях, связанных с болезнью вашего сына.
Маркус использовал подобное объяснение и в частности слово «довелось», дабы избежать того же, чего он избежал в разговоре с Оливером, а именно, вопросов о причинах побудивших его предложить помощь. Елизавета же, заметив, что Сережа устал стоять, попросила его присесть на диван.
- Мне сказали, что вашему сыну, скорее всего, необходима операция, - продолжил он. – Это так?
Чувствуя, с какой серьезностью, незнакомец подошел к данному разговору, Елизавета, со своей стороны продолжила в том же духе.
- Простите, я, к сожалению, не знаю вашего имени…
- Маркус. Маркус Гросманн.
- Мистер Гросманн, это так. Но, дело в том, что я сейчас имела беседу с главным врачом…
Елизавета неожиданно замолчала. Начав излагать свою мысль, она не знала, как ее продолжить. Впечатления от общения с врачом были еще очень свежи, и надо сказать, оставили мрачный осадок. Не будь этого разговора, минуты, проведенные в кабинете главного эскулапа больницы, ей хотелось бы поскорей забыть.
- Мне будет довольно сложно объяснить вам причину, по которой от операции решено отказаться, - продолжила она на выдохе. – Точнее сказать, причин много. Некоторые из них хоть с трудом преодолеть, но было бы возможно, однако есть такие, которые абсолютно непреодолимы. Поэтому, пока решено обойтись определенными видами терапии.
После этих слов, Елизавета обреченно опустила глаза.
Маркус вопросительно смотрел на нее, не понимая о каких трудностях идет речь.
- Могу я узнать ваше имя? – спросил он.
- Елизавета.
- Послушайте, Елизавета, может вы все-таки могли бы назвать мне эти причины?
- Понимаете, мистер Гросманн, - тяжело вздохнув, сказала она. – Существуют определенные реалии, которые отличают наш народ от всех остальных. Вам, как иностранцу, они, скорее всего, будут не понятны. Впрочем, они и для нас самих остаются большой загадкой. С ними порой бывает сложнее справиться, нежели с какими-то иными трудностями.
Маркус с некоторым удивлением посмотрел на Елизавету, думая при этом о загадочных реалиях, о которых он якобы не знал.
- И все же эти препятствия, думаю должны иметь свои названия?
- Имеют, - ответила она. – Больница в ужасном состоянии, нет средств, оборудования, специалистов. Вы вот очень хорошо владеете «русским». Тогда вам, вероятно, знакомо такое слово, как «бардак» или «безалаберщина». Вот это вот общее их название.
- Ну а кроме этих обстоятельств есть еще препятствия?
Услышав этот вопрос, Елизавета несколько смутилась. Ей не хотелось, чтоб беседа зашла о денежной стороне вопроса.
- Мистер Гросманн, поверьте, того, что я вам назвала уже достаточно, чтобы тему операции забыть.
Но Маркус и так догадывался, о какой причине могла идти речь. Однако, сейчас он больше думал о другом. После того, как Елизавета сказала о самом главном препятствии, не позволявшем надеяться на проведение операции, он вспомнил разговор с Оливером, который говорил ему о том, что подобная хирургическая практика имеется и у его клиники. Возникшая вдруг идея выглядела вполне реальной, но немец не был уверен в том, стоит ли сейчас говорить о ней вслух. Маркус никогда не принимал сходу, каких либо значимых решений, считая, что прежде необходимо все хорошенько обдумать. В данном же случае речь шла о человеческой жизни. Но в сложившихся обстоятельствах, когда медлить было нежелательно, он все же возникшей идеей попробовал с Елизаветой поделиться.
- Знаете, после того, как вы мне рассказали о том, как сложно сделать здесь эту серьезную операцию, я вспомнил беседу с тем самым человеком, который подробно рассказал мне о сути болезни вашего сына, - начал Маркус, излагая и обдумывая свою мысль одновременно. – Это мой друг. Он работает в одной из клиник Германии. Точнее, в моем родном городе, Мюнхене. Он сказал, что они подобные операции практикуют. Я, конечно, сам не знаю, как все это могло бы выглядеть, но если вы решитесь, то я об этом подумал бы.
Елизавета внимательно смотрела на немца не вполне понимая о чем идет речь.
Маркус захотел удостовериться, ясно ли он выразился.
- Вы понимаете, что я хочу предложить?
- Не совсем.
Тогда немец решил сказать ей о том, зачем он, собственно говоря, пришел.
- Елизавета, цель моего сегодняшнего визита сюда заключалась в том, чтобы предложить вам свою помощь. Когда я узнал, что операция, в которой нуждается ваш сын, стоит не малых денег, то подумал о своем финансовом участии в ней. О других же препятствиях я не подозревал. И когда вы поделились сейчас ими со мной, то на секунду решил, что здесь вряд ли смогу вам чем-то помочь. Но затем вдруг вспомнил о том, о чем уже сказал. Такая операция возможна в Германии, и если вы согласитесь, то я постараюсь сделать все, чтобы Сереже помогли там.
Елизавета молча опустила голову в попытке осмыслить предложенное сейчас этим человеком. Данное предложение вызывало у нее двоякое чувство. Главным образом оттого, что она не знала, как к нему отнестись. Если оно серьезное, то, возможно, является спасительным. Ну а если вдруг… Нет, весь его респектабельный вид опровергал в ее глазах все эти «если» и «вдруг». Но все же…
- Я понимаю, мое предложение, как впрочем, и мой визит, явились для вас большой неожиданностью, - сказал немец, чувствуя в какой растерянности находилась молодая женщина. – Должен признаться, я и сам не думал, что окажусь здесь снова. После моего первого появления, я в тот же вечер улетел в Германию. Но разговор с моим другом, заставил меня вернуться сегодня же.
Елизавета взглянула на Маркуса. Нависла пауза. Она смотрела на немца обескураженным и удивленным взглядом, словно к ней сейчас прикоснулась та сила, которая движет этим человеком, и то, что данная сила исходила от полного сострадания сердца не вызывало у нее никаких сомнений, поскольку все читалось в его глазах.
Маркус, в свою очередь, желая услышать от женщины пусть даже предварительный ответ, смотрел на нее в ожидании.
Опустив в задумчивости голову, Елизавета затем снова взглянула на немца, после чего прервала нависшую паузу. Но, прерывая ее, она с трудом подбирала слова, поскольку не знала, что ей говорить.
- Мистер Гросманн, ваше предложение действительно очень неожиданно. Честно говоря, я с трудом себе представляю как… - Она посмотрела на Сережу. – У нас с сыном нет даже загранпаспортов…
Маркус тоже взглянул на мальчика.
- Поэтому поводу вы можете не беспокоиться, - сказал он. – Я пришлю к вам своего человека, и все вопросы, связанные с документами он постарается оперативно решить. Главное сейчас, это ваше принципиальное согласие.
Елизавета снова взглянула на сына.
- Учитывая то положение, в котором мы оказались, полагаю, было бы нелепо пренебречь вашей помощью, - с желанием избавиться от сомнений, ответила она, считая к тому же, что брать паузу на какие-то раздумья неудобно, да и не к чему, ведь положение, действительно требует более серьезных действий.
- В таком случае, как я уже сказал, на днях к вам подъедет мой человек, и поможет избежать трудностей с документами. Я же, к тому времени, улажу все остальные вопросы.
- Мистер Гросманн… - Елизавета смутилась. Ей хотелось узнать, чем именно они с сыном обязаны столь дрожащему вниманию с его стороны, но не решилась.
Очевидное смущение женщины позволило Маркусу догадаться.
- Что побудило меня помочь вам? Об этом вы хотели спросить?
Елизавета опустила глаза.
Но немец хоть и ожидал услышать подобный вопрос, однако, подготовить какой либо внятный ответ не сумел. Он отвел в задумчивости глаза, после чего взглянул на Сережу. И тут ему вдруг вспомнился случай из далекого детства. Не долго думая, немец решил о нем рассказать.
- Знаете, когда мне было столько же лет, сколько сейчас вашему сыну, со мной приключилась как-то история, - неторопливо начал он свой рассказ. – Однажды родители подарили мне собачку, красивого маленького лабрадора. Он стал для меня новым близким другом. Но дружба наша длилась недолго, уже совсем скоро судьба разлучила нас. В один прекрасный день я его потерял. А вместе с ним чуть не потерялся и сам. Случилось это на природе. Мы с ним играли, и вдруг, он убежал, и убежал не куда-нибудь, а в расположенный рядом лес. Мне, естественно, пришлось броситься за ним. Однако все было бесполезно, собака скрылась. Спустя полчаса стало понятно, что искать нужно теперь уже не пса, а выход из той чащи, в которую я себя невольно завел, – Маркус сделал паузу, вспоминая те минуты. – Но и здесь меня поджидало разочарование. Не имея ни малейшего представления, как оттуда выбраться, я бродил по этому лесу весь день, вплоть до глубокой ночи. Причем, дело было в начале зимы, так что, кроме того, что вокруг царила кромешная темнота, меня пронзал еще и жуткий холод. От этого холода спасаться приходилось лишь одним – продолжать идти. В общем, к счастью, все обошлось. Продираясь сквозь деревья, я увидел мерцающий впереди огонек, оказавшийся костром. Рядом с ним сидел человек, знавший этот огромный лес вдоль и поперек. Надо сказать, когда он меня увидел, то не очень то и удивился, - вспомнив о тех минутах, Маркус улыбнулся. – Как выяснилось потом, подобная реакция была связана с тем, что я оказался третьим или четвертым ребенком, который там заблудился и которого он спас. Однако, сейчас мне интересно в произошедшей истории уже другое, а именно моя реакция на действия того незнакомца.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)