Машина времени или "назад в будущее"

с хера ли? с моей подачи тема появилась =ь
70 на 30

 

мать твою что вы несете тут

 

если бы Спилберг зашел в тему, то я наверное согласился, а так, в цифре 97 максимум, что я вижу, так это кол-во секунд, минут, часов и т.д. до момента, когда Вы поймете, что 75 на 25 Ваш лучший вариант на текущий момент

 

и кто тут меркантильный?

 

Пяточка резвится
Первый канал ее приглащает

 

бл, почему пяточка то?)

 

А Блюшка поместила фотку-типа вот такая я звезда
А у нее там пятки как пармезан 60-дневный
С тех пор зову ее-Пяточка

 

И еще парочка рассказов на эту тему:

Show Spoiler Hide Spoiler

Конан-Дойль Артур

Сквозь пелену



Он был громадный шотландец, - буйная копна волос, все лицо в веснушках, - прямой потомок Лиддсдейлского клана воров и конокрадов. Несмотря на такую родословную, он был гражданином в высшей степени основательным и здравомыслящим - городским советником в Мелроузе, церковным старостой и председателем местного отделения Христианской ассоциации молодых людей. Браун была его фамилия, и вы могли видеть ее на вывеске "Браун и Хэндлсайд" над большим бакалейным магазином посреди Хай-стрит. Его жена Мэгги Браун, в девичестве Армстронг, вышла из старой фермерской семьи с Тевиотхедских пустошей. Она была маленькая, смуглая и темноглазая, с необычной для шотландской женщины нервною натурой. Нельзя представить себе контраста более резкого, чем этот рослый рыжеватый мужчина рядом со смуглой маленькой женщиной, а между тем оба уходили корнями в прошлое этой земли так далеко, насколько хватало человеческой памяти.

Однажды (это была первая годовщина их свадьбы) они отправились поглядеть на раскопки римской крепости в Ньюстеде. Место оказалось не слишком живописным. От северного берега Твида, как раз оттуда, где река делает петлю, покато спускается поле. Через него-то и прошли траншеи археологов, обнажив местами старинную каменную кладку - основания древних стен. Раскопки были обширные, потому что лагерь занимал пятьдесят акров, а сама крепость - пятнадцать. Но мистер Браун был знаком с фермером хозяином поля, и это облегчило всю их экскурсию. Они провели долгий летний вечер, бродя следом за своим проводником от траншеи к траншее, от шурфа к шурфу, разглядывали укрепления, дивились странному разнообразию предметов, которые ждали отправки в Эдинбургский музей древностей. В этот самый день нашли женскую поясную пряжку, и фермер увлекся рассказом о новой находке, как вдруг его взгляд остановился на лице миссис Браун.

- Ваша женушка притомилась, - сказал он. - Может, передохнете малость, а после еще походим.

Браун посмотрел на жену. Она и в самом деле была очень бледна, а ее темные глаза сверкали ярко и возбужденно.

- Что такое, Мэгги? Я тебя замучил! Пора возвращаться.

- Нет, нет, Джон, пожалуйста, пойдем дальше! Здесь замечательно! Как будто в стране снов: все кажется таким близким и знакомым. Долго римляне пробыли на этом месте, мистер Каннингхэм?

- Изрядно, сударыня. Надо бы вам поглядеть на помойные ямы возле кухни, вы бы поняли, сколько понадобилось времени, чтобы набить их доверху.

- А отчего они ушли?

- Как сказать, сударыня, оттого, по-видимости, что пришлось уйти. Окрестным людям стало невмоготу, тогда они поднялись, да и запалили всю крепость кругом. Вон они - следы огня на камнях, сами видите.

Быстрая, короткая дрожь пробежала по плечам женщины.

- Дикая ночь... Страшная, - сказала она. - Небо было красное в ту ночь... и эти серые камни тоже, верно, покраснели.

- Да, наверно, и они были красные, - откликнулся муж. - Странное дело, Мэгги, и, может быть, тому причиной твои слова, но я как будто сейчас вижу все, что здесь творилось. Зарево играло на воде...

- Да, зарево играло на воде! И дым перехватывал дыхание. И дикари истошно вопили.

Старый фермер засмеялся.

- Госпожа будет писать рассказ про старую крепость, - промолвил он. Я многих здесь водил, показывал, но ни разу еще не слыхивал, чтобы так говорили - как все равно по писаному читали. У некоторых прямо дар от бога.

Они медленно шагали по краю рва; справа вдруг открылась яма.

- Эта яма была глубиной четырнадцать футов, - объявил фермер. - И знаете, что мы вытащили со дна? Скелет, вот что! Скелет мужчины с копьем. Я думаю, он так и помер, вцепившись в свое копье. Но как мужчина с копьем попал в дыру четырнадцати футов глубиной? Это не могила - мертвых они сжигали. Как вы растолкуете, сударыня?

- Он спасался от дикарей и сам спрыгнул вниз, - сказала женщина.

- Что ж, похоже на правду, и даже очень. Профессорам из Эдинбурга, и тем лучше не объяснить. Хорошо б вы всегда были под рукой, чтобы так же легко отвечать на разные другие хитрые вопросы. А вот алтарь, который мы нашли на прошлой неделе. А на нем надпись. Мне сказывали, она по-латыни, и будто значение у ней такое, что, дескать, люди из этой крепости благодарят бога, который за них заступается.

Они рассматривали древний, ноздреватый камень. На верхней грани виднелись большие, глубоко врезанные буквы.

- Что это значит? - спросил Браун.

- А кто ж его знает? - откликнулся их гид.

- Валериа Виктрикс*, - сказала женщина тихо.

______________

* Valeria Victrix - Валериев Победоносный (лат.) - название одного из римских легионов.

Ее лицо стало еще бледнее, глаза смотрели и не видели - так смотрят, вглядываясь в туманные пролеты под сводами столетий.

- Что это? - отрывисто спросил муж.

Она вздрогнула, словно пробуждаясь ото сна:

- О чем мы говорили?

- Об этих буквах на камне.

- Без сомнения, это имя легиона, который поставил алтарь.

- Но ты произнесла какое-то имя?

- Да что ты? Какая ерунда! Откуда мне знать, как он назывался?

- Ты сказала что-то вроде "Виктрикс" - так, по-моему.

- Наверно, я пробовала угадать. Я как-то очень странно себя чувствую на этом месте, словно я не я, а кто-то еще.

- Да, место жуткое, - согласился муж, и в его смелых серых глазах мелькнуло что-то очень похожее на страх. - Я и сам это чувствую. Пожалуй, мы попрощаемся с вами, мистер Каннингхэм: надо вернуться домой засветло.

Ни она, ни он не могли избавиться от странного впечатления, которое оставила в них эта прогулка по раскопкам. Словно какие-то миазмы поднялись со дна сырых траншей и проникли в кровь. Весь вечер оба были молчаливы и задумчивы, но и те немногие замечания, которыми они обменивались, показывали, что на уме у обоих одно и то же. Браун спал тревожно и видел странный, но вполне связный сон, видел настолько живо, что проснулся весь в поту, охваченный дрожью, как испуганный конь. Утром, когда они сели завтракать, он попытался пересказать сон жене.
- Все было очень отчетливо, Мэгги, - начал он. - Гораздо отчетливее, чем когда-нибудь наяву. Мне и теперь чудится, будто эти руки были липкие от крови.

- Расскажи мне... расскажи по порядку, - попросила она.

- Сперва я был на каком-то откосе. Я лежал, распластавшись на земле. Земля была неровная, поросшая вереском. Вокруг темнота, хоть глаз коли, но я слышал шорох и дыхание. Казалось, что по обе стороны от меня люди, много людей, но я не видел никого. Временами глухо звякала сталь, и тогда несколько голосов сразу шептали: "Ш-ш-ш!" В руке у меня была узловатая дубина с железными шипами на конце. Сердце билось быстро, я чувствовал, что близится миг великой опасности и великой тревоги. Раз я уронил дубину, и снова в темноте вокруг меня зазвучали голоса: "Ш-ш-ш!" Я вытянул руку, и она коснулась ноги человека, лежавшего впереди. Были соседи и с боков, у самого локтя. Но все молчали.

Потом мы двинулись. Казалось, весь откос начал сползать вниз. Внизу была река и горбатый деревянный мост. За мостом горели частые огни - факелы на стене. Люди, крадучись, скатывались к мосту. Ни звука, ни скрипа, одна лишь бархатная тишина. А потом в темноте раздался крик, крик человека, пронзенного внезапною болью до самого сердца. Одно мгновение этот одинокий крик рос, ширился и тут же сменился бешеным ревом из тысячи глоток. Я бежал. Все бежали. Сиял алый свет, и река превратилась в багровую полосу. Теперь я увидел своих товарищей. Одетые в звериные шкуры, с длинными волосами и бородами, они больше походили на бесов, чем на людей. От ярости все обезумели - то и дело высоко подпрыгивали на бегу, неистово разевали рот, размахивали руками, и красные отблески плясали на их лицах. Я тоже бежал и тоже выкрикивал проклятия, как все. Я услыхал оглушительный треск бревен и понял, что палисад рухнул. Пронзительный свист наполнял уши, и я знал, что это стрелы проносятся мимо. Я скатился на дно рва и увидел протянувшуюся сверху руку. Я схватил ее, и меня втащили на стену. Мы глядели вниз, под нами были серебряные люди с копьями. Несколько наших прыгнули прямо на копья, потом - мы, остальные, следом. Мы перебили солдат, прежде чем они успели выпростать и снова поднять свои копья. Они громко кричали на каком-то непонятном языке, но пощады не было никому. Мы прокатились по ним, как волна, и втоптали их в грязь, потому что их было мало, а нас - без числа.

- Я очутился среди домов, один из них горел. Я видел, как струи пламени бьют сквозь крышу. Я побежал дальше, теперь я был один между зданиями. Кто-то промелькнул передо мной. Это была женщина. Я поймал ее за руку, взял за подбородок и повернул ей голову так, чтобы свет от пожара упал на лицо. И кто, ты думаешь, это был, Мэгги?

Жена облизнула пересохшие губы.

- Это была я, - сказала она.

Он глядел на нее в изумлении.

- Ловко угадала, - сказал он. - Да, это была именно ты. Понимаешь, не просто кто-то похожая на тебя. Это была ты, ты сама: ту же самую душу я увидел в твоих испуганных глазах. Ты была белая и удивительно красивая в огне пожара. В голове осталась одна мысль: увести тебя отсюда, чтобы ты была моей, только моей, в моем доме где-то за грядою холмов. Ты вцепилась ногтями мне в лицо. Я вскинул тебя на плечо и стал искать пути назад, от этого света горящих домов - назад, в темноту.

И тут случилось самое удивительное, то, что я запомнил лучше всего остального. Тебе плохо, Мэгги? Дальше не рассказывать? Господи! У тебя то же выражение лица что было ночью в моем сне! Ты отчаянно завизжала. Он примчался в пламени пожара. Голова его была непокрыта, волосы черные и курчавые, в руке обнаженный меч, короткий и широкий, чуть длиннее кинжала. Он бросился на меня, но споткнулся и упал. Одной рукой я удерживал тебя, а другой...

Жена вскочила на ноги, ее черты исказились.

- Марк! - закричала она. - Мой ненаглядный Марк! Ах, ты, зверь! зверь! зверь!

Зазвенели чашки, и она без чувств упала на стол.

Они никогда не говорили об этом странном случае, который стоял особняком во всей их супружеской жизни. На миг завеса прошлого отдернулась, и мимолетная картина забытого существования коснулась их взора. Но потом занавес закрылся, чтобы не открыться больше никогда. Они продолжали жить в своем тесном кругу - для мужа он ограничивался магазином, для жены домом, и, однако ж, новые, более широкие горизонты смутно засинели вокруг них с того летнего вечера у разрушенной римской крепости.

Show Spoiler Hide Spoiler

Кир Булычев.
Можно попросить Нину?


– Можно попросить Нину? – сказал я.

– Это я, Нина.

– Да? Почему у тебя такой странный голос?

– Странный голос?

– Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?

– Не знаю.

– Может быть, мне не стоило звонить?

– А кто говорит?

– С каких пор ты перестала меня узнавать?

– Кого узнавать?

Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом деле Нинин голос лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.

– Ну ладно, – сказал я. – Послушай, я звоню тебе почти по делу.

– Наверное, вы все-таки ошиблись номером, – настаивала Нина. – Я вас не знаю.

– Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?

– Ну вот! – Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. – Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.

– Простите, – извинился я и повесил трубку.

Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?

Я отыскал на столе пачку кубинских сигарет. Крепких, как сигары. Их, наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А если ее нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что она тысячу лет не была в театре.

Я позвонил Нине.

– Нина? – спросил я.

– Нет, Вадим Николаевич, – ответила Нина. – Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?

– 149-40-89.

– А у меня Арбат – один – тридцать два – пять три.

– Конечно, – сказал я. – Арбат – это четыре?

– Арбат – это Г.

– Ничего общего, – пробормотал я. – Извините, Нина.

– Пожалуйста, – сказала Нина. – Я все равно не занята.

– Постараюсь к вам больше не попадать, – пообещал я. – Где-то заклинило. Вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает.

– Да, – согласилась Нина.

Я повесил трубку.

Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. «Двадцать два часа ровно», – ответила женщина по телефону 100. Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер 100, когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает сотню и слушает ее голос.

Я позвонил Нине.

– Я вас слушаю, – отозвалась Нина молодым голосом. – Это опять вы, Вадим Николаевич?

– Да, – сказал я. – Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте, что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.

– Конечно, конечно, – быстро согласилась Нина. – Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич?

– Нет, – ответил я.

– У вас важное дело к Нине?

– Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.

– Соскучились?

– Как вам сказать…

– Я понимаю, ревнуете, – предположила Нина.

– Вы смешной человек, – произнес я. – Сколько вам лет, Нина?

– Тринадцать. А вам?

– Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.

– И каждый кирпич – это месяц, правда?

– Даже один день может быть кирпичом.

– Да, – вздохнула Нина, – тогда это очень толстая стена. А о чем вы думаете сейчас?

– Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами.

– А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, – сказала Нина. – Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?

– Как когда.

– И у Пушкина?

– Не совсем. Мы как-то встречались у «России».

– Где?

– У кинотеатра «Россия».

– Не знаю.

– Ну, на Пушкинской.

– Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.

– Не важно, – сказал я.

– Почему?

– Это давно было.

– Когда?

Девочке не хотелось вешать трубку. Почему-то она упорно продолжала разговор.

– Вы одна дома? – спросил я.

– Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.

– Ага, – согласился я. – Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.

– Вы со мной заговорили как с ребенком.

– Нет, что ты, я говорю с тобой как со взрослой.

– Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.

Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя пустяками и решил, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу.

– Я так и знала, что вы еще раз позвоните, – сказала Нина, подойдя к телефону. – Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.

– Ладно, – согласился я. – Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?

– Сейчас только восемь, – сказала Нина.

– У вас часы отстают, – отозвался я. – Уже двенадцатый час.

Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.

– Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, – объяснила она. – Сейчас октябрь, и поэтому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.

– Теперь ваша очередь шутить? – спросил я.

– Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет.

– Почему врет?

– А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.

– Нет, декабрь, – ответил я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. «Двадцать третье декабря» – было написано под заголовком.

Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила:

– А вы ужинали?

– Не помню, – сказал я искренне.

– Значит, не голодный.

– Нет, не голодный.

– А я голодная.

– А что, дома есть нечего?

– Нечего! – подтвердила Нина. – Хоть шаром покати. Смешно, да?

– Даже не знаю, как вам помочь, – сказал я. – И денег нет?

– Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?

– Да, – согласился я, – все закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?

– У вас есть холодильник?

– Старый, – ответил я. – «Север». Знаете такой?

– Нет, – призналась Нина. – А если найдете, что потом?

– Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.

– А вы далеко живете? Я – на Сивцевом Вражке. Дом 15/25.

– А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.

– Опять не знаю. Только это не важно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте.

– Если бы я помнил, – пробормотал я. – Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.

Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.

– Итак, – сказал я, – открываем холодильник.

– А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком.

– Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?

– В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?

– Значит, так… что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.

– Яйца?

– Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?

– Да, – ответила Нина совсем тихо. – Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.

– Это еще почему? В самом деле так проголодались?

– Нет, вы же знаете.

– Что я знаю?

– Знаете, – настаивала Нина. Потом помолчала и добавила: – Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?

– Нет, – признался я. – Зато есть филе палтуса.

– Не надо, хватит, – сказала Нина твердо. – Давайте отвлечемся. Я же все поняла.

– Что поняла?

– Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?

– Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка.

– И вы все видите?

– Электричка, правда, далеко идет. Видна только цепочка огоньков, окон!

– Вот вы и врете!

– Нельзя так со старшими разговаривать, – отозвался я. – Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?

– Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.

– Что же она, невидимая, что ли?

– Нет, она видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.

– Почему? Я стою перед самым окном.

– А у вас в кухне свет горит?

– Конечно, а как же я в темноте в холодильник бы лазил. У меня в нем перегорела лампочка.

– Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.

– Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.

– Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?

– Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?

– Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?

– Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.

– И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?

– К счастью, все у меня на месте.

– У вас бронь?

– Какая бронь?

– А почему вы тогда не на фронте?

Вот тут я в первый раз заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.

– На каком я должен быть фронте, Нина?

– На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?

– Не вру, – признался я. – И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?

– Так я в самом деле не шучу! – почти крикнула Нина. – И вы перестаньте. Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.

– Честное слово, девочка, я говорю правду, – сказал я.

– Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.

И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:

– Вы почему не на фронте?

– На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в семьдесят втором году?!

– Вы меня разыгрываете?

Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами – то, что было со мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. Когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это была керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице…

– Вы почему замолчали? – спросила Нина. – Вы лучше говорите.

– Нина, – сказал я, – какой сейчас год?

– Сорок второй, – ответила Нина.

И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И номер телефона у нее только из шести цифр. И затемнение…

– Ты не ошибаешься? – спросил я.

– Нет, – стояла на своем Нина.

Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?

– Послушайте, – сказал я спокойно, – не вешайте трубку. Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?

– Нет, – сказала Нина.

– Теперь знайте. Сейчас двенадцатый час… Ну как вам объяснить?

– Ладно, – сказала Нина покорно. – Я тоже знаю, что вы не привезете мне курицу. Мне надо было догадаться, что французских кур не бывает.

– Почему?

– Во Франции немцы.

– Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.

– Как так? Кто их пускает?

– А почему не пускать?

– Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверное, просто вредитель или шпион?

– Нет, я работаю в СЭВе, в Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми.

– Вот и опять врете! В Венгрии фашисты.

– Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия – социалистическая республика.

– Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла.

И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал:

– Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.

– Не может быть! Очень долго ждать.

– Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль – «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут.

Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины: хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну карточку – рабочую карточку, потому что Вадик посеял свою где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться, потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать то, что полагала хорошей сказкой:

– Ты знаешь Петровку?

– Знаю, – сказала Нина. – А ее не переименуют?

– Нет. Так вот…

Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего, лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе играли в футбол, и я эту карточку потерял.

– Какой ужас! – сказала Нина. – Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.

Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, – мы были вне времени, ближе к ее сорок второму году.

– Я не могу найти карточку, – объяснил я. – Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты.

И в этот момент нас разъединили.

Нины не было. Что-то затрещало в трубке, женский голос произнес:

– Это 143-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.

– Вы ошиблись номером, – ответил я.

– Извините, – сказал женский голос равнодушно.

И были короткие гудки.

Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получилась, в общем, чепуха…

– Да, – сказал голос Нины. Другой Нины.

– Это вы? – спросил я.

– А, это ты, Вадим? Что, тебе не спится?

– Извини, – сказал я. – Мне другая Нина нужна.

– Что?

Я повесил трубку и снова набрал номер.

– Ты с ума сошел? – спросила Нина. – Ты пил?

– Извини, – сказал я и снова бросил трубку.

Теперь звонить было бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на свои места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат – три, нет, Арбат – один – тридцать два – тринадцать… Нет, сорок…

Взрослая Нина позвонила мне сама.

– Я весь вечер сидела дома, – сказала она. – Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так вел себя. Но ты, видно, совсем сошел с ума.

– Наверное, – согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.

– Какая еще другая Нина? – спросила она. – Это образ? Ты хочешь видеть меня иной?

– Спокойной ночи, Ниночка, – сказал я. – Завтра все объясню.

…Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к «Ниве». Книги были не пыльными, но пахли старой, теплой пылью. Наконец я отыскал телефонную книгу за 1950 год. Книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, – если б не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.

Четыре первые цифры известны. Г-1-32… И еще я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничем не поняла, улыбнулась только, проходя мимо, и сказала:

– Ты всегда так. Начинаешь разбирать книги, зачитываешься через десять минут, и уборке конец.

Она не заметила, что я читаю телефонную книгу.

Я нашел этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К.Г.

Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, сделали бы то же самое. И я поехал на Сивцев Вражек.

Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жили ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол.

Уже стемнело. По новому району среди одинаковых панельных башен гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести ее, как обещал, хоть и с тридцатилетним опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали.

Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом.

– Скажите, Фролова Нина Сергеевна – ваша соседка?

Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке, ответил равнодушно:

– Они уехали.

– Куда?

– Месяц как уехали на Север. До весны не вернутся. И Нина Сергеевна, и муж ее.

Я извинился, начал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения.

И тут дверь сзади снова растворилась.

– Погодите, – сказал тот же парень. – Мать что-то сказать хочет.

Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.

– А вы кем ей будете?

– Так просто, – ответил я. – Знакомый.

– Не Вадим Николаевич?

– Вадим Николаевич.

– Ну вот, – обрадовалась женщина, – чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверное, ребята сорвали. Месяц уже прошел. Она сказала, что вы в декабре придете. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как…

Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: «Просто знакомый».

Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

«Дорогой Вадим Николаевич!

Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать…»

 

что бы решить ваш спор про пяточку надо фоточку то еще раз разместить

 

не страшнее чем Лолита Самолетова

я как-то рассказывала историю... лет 10-12 назад готовлю обед, слушаю телек параллельно, там про застройку Гостиного двора чота вещают, в том числе рассказывают что есть планы отдать часть городу под доходные дома, типа на это может быть спрос в столице... На след день прихожу на работу звонок из Москоу Таймс "как вы можете прокоментить" типа. Я говорю "ну чо неплохая мыТль и бла-бла-бла типа спрос будет и т.д, а сама думаю "хорошо что краем уха услышала"
ну и ладно...
Через пару дней... прихожу на работу... и попадаю в шквальный огонь от ведомостей до нью йорк таймс
"вы принимаете участие в этом проекте? что планируете? как много???" бл каждому пришлось объяснять что я только мнение высказала да и то не по своей инициативе

так и с уважаемой Люсей щас
мы уже знаменитые путешественники во времени
блллллллллллллллллл

 

Блюша пойдет
Она звезда у нас и ей нужны инвесторы

 

Я денег не дам))))

 

Таня, блеать. Нас может и зайдет почитать весь рунет, но быстро выйдет ибо слишком много неперевариваемого в теме.
то есть не блять конечно, но надо же фильтровать фантазии.
а ты все про клады

 

-ответили евреи Изабелле Кастильской

 

Тут осталось то по сути 5-10 читабельных юзеров
Ну и 50 читателей,которым пока интересно

 

неохота, все как в вату

 

Это сейчас такая реальность
Всем на все по, но душа то понимает,что неправильно это. Но это пройдет
Инста,сториз, цифровое поколение(с) всех успокоит
Скоро будут общаться лайками и смайликами

 

Ну вот
Нашла "Ось зла"

 

Да не обращай ты на него внимания, его не переделаешь

 

с искусством к примеру тоже не просто. Тот же Леонардо с первых работ, когда еще подмастерьем у Верроккьо работал, уже считался превзошедшим всех и Микеланджело так же, уже знали какие фигурки на фресках Гирландайо писал он. Они при жизни были заценены так что мама не горюй, то есть нельзя очутиться там и скупить их по дешевке.
Авангард можно было... Модильяни и ко, но это другая история

 

Гигантомания не доведет тебя до добра

 

Талита, это рекламный бот, какие блин м24 и тд и тп