Обсуждение внутриполитической ситуации в РФ. Власть и оппозиция. Том 3

Зато движуха. Тебе ли не знать

 

уволить не получится. Судебная практика говорит, что отсутствие сотрудника на работе по причине нахождения под административным арестом не является прогулом, поскольку не зависит от воли работника

http://www.garant.ru/consult/business/458008/#ixzz4cXQCfQrv

 

Гроза семнадцатого года. За что борются новые революционеры
http://carnegie.ru/commentary/?fa=68397

Протест, сконцентрированный вокруг вроде бы не самой неприятной фигуры Медведева, призван преодолеть раскол внутри недовольных режимом. Раз самый высокопоставленный внутрисистемный либерал становится поводом для разгонов, жестоких задержаний и суровых приговоров, то разделение на хороших и плохих, близких и далеких среди представителей власти теряет силу
Вчерашний протест, практически всероссийская антикоррупционная стачка, сделал задачу властей пройти год столетнего юбилея революции без потрясений гораздо менее скучной. Хотели доказать, что справитесь с революцией лучше предшественников, не повторите их роковых ошибок, вот и доказывайте. Раньше было не на чем, теперь появился материал.

Русский народ, конечно, загадочный, но одно про него считалось известным точно: он равнодушен к имуществу руководства: то ли привыкли, что все здесь и так его; то ли потому, что так представляли себе везение, которым и сам бы воспользовался; то ли помня, как позднесоветская борьба с начальственными привилегиями и его не оставила без потерь.

У антикоррупционной революции 2014 года на Украине, стране с похожим населением, есть один простой секрет. Так ненавидеть чужую дачу можно, только если это дача чужого. Янукович был чужим – и социально, и национально для Киева и большей части Украины. Мы бы лучше поняли украинцев, если бы владельцем здешних коррупционных дворцов был усевшийся в Кремле, допустим, чеченец. И то вряд ли: здесь к такому минимум столетняя привычка.

Однако моложавый Медведев, представленный в соцсетях, ищущий контакта с современностью хотя бы через гаджеты (на самом деле не только через них), социально гораздо больше свой для многих протестующих, чем грузные хмурые госдиректора вроде Сечина, Чемезова, Рагозина. Однако каким-то образом один из относительно своих быстро оказался чужим настолько, что удалось вывести против него большое число людей по всей стране – вероятно, рекордное для несанкционированных митингов.

Среди тех, кто мог быть сторонниками Медведева, вероятно, сказалось накопившееся раздражение именно от этой видимой близости и неоправданных ожиданий: на вид свой, а ведет себя трудноотличимо от чужих. Отсчет этому можно начинать с несостоявшихся реформ его президентского срока и поста, сданного назад Путину. А тут еще и поместья. Большая часть раздражения связана с тем, что с людьми, которые считают обоих – Медведева и Навального – разными формами своего представительства в политике, Медведев не стал объясняться. Мы выслушали одного, хотим теперь выслушать другого. Удовлетворившего их ответа не последовало. Это в общих чертах повторило недовольство Путиным, который пять лет назад отказался удовлетворительным образом объяснить причины своего возвращения в президенты.

Мальчик кай и вечность
Нынешний протест имеет два важных отличия от протестов зимы 2011/12 года. Со времен перестройки и безденежных 90-х уличное недовольство не было таким всероссийским. И впервые его объектом было не политическое событие, а некоторое состояние, которое казалось привычным фоновым раздражителем: коррупция в верхах, которая вроде как никого не волнует. То есть не имел повода, который может быть исчерпан ходом времени (выборы, убийство, арест), и был социально-политическим – таким, о котором мечтает последнее поколение русских революционеров (хоть и не все приняли в нем участие, вероятно, из ревности к организатору).

Этим нынешний протест похож на только что прошедший белорусский (спокойных белорусов удалось втянуть в уличную политику через недовольство глупым законом о тунеядцах) и на перестроечные протесты против привилегий, в которых я участвовал, когда был ровесником многих из тех, кто сегодня вышел протестовать впервые. Как мы помним, тогдашнее (несколько упрощенное) представление о том, что у народа убыло исключительно потому, что у партноменклатуры прибыло, привело к победе протестующих. Впрочем, победа была обеспечена силами большой части партноменклатуры, разочаровавшейся в партии.

Даже визуально нынешний протест отличается от зимы 2011/12 года: он менее столичный или, как говорили его критики, «гламурный», и одновременно более молодой. Тогда протестовал столичный средний класс, который требовал, чтобы государство относилось к нему в соответствии с его возросшей (в том числе потребительской) самооценкой. В этом смысле это был действительно протест богатых (пусть хоть духом), а нынешний – в чем-то более наивный – больше похож на протест бедных. И, учитывая региональный размах, уже и не скажешь, что Москва – центр, а остальные – филиалы. Митинги в ста городах сами по себе сильная помеха сюжету о зажравшейся Москве, которая бесится с жиру и мутит воду, в то время как регионы за стабильность. Придется придумывать другое.

Хотя точных данных нет, средний возраст протеста, похоже, тоже был ниже прошлого раза. Кроме тех, кто за пять лет вышел дважды и трижды, было много совсем молодых людей – сегодняшних и вчерашних школьников, которые на политической улице первый раз. Тем, кто уже приходил, кажется, что зима 2011/12 года была буквально вчера. Но для многих в Москве она яркое впечатление детства, и вот представился случай сделать что-то, о чем слышал от старших. Каждый пяти-шестилетний цикл будет выбрасывать на улицу новую волну потенциальных протестующих. Судьбу киевского Евромайдана решили те, для кого первый Майдан 2004–2005 годов тоже был детским воспоминанием. Для них режим Путина — примерно то же, что КПСС для детей перестройки. Мальчику Каю велели сложить слово вечность, а он не хочет.

Одних, менее склонных к импровизациям в стиле «ввяжемся, а там посмотрим», киевский Майдан отпугнул слишком высокой ценой свободы (да и свободы ли), зато для других стал доказательством принципиальной достижимости самой невозможной цели.

Большое количество совсем юных и наименее осторожных участников полезны, когда надо раскрутить революционную ситуацию без имеющегося в наличии политического кризиса и ясного повода – так, из общего экономического недовольства и чувства несправедливости мира. Жестокое обхождение с протестующими (можно даже сказать, играющими в протест) подростками уже не раз помогало втянуть в протест прежде равнодушных к нему взрослых – так было в Сирии, на Украине, сейчас в Белоруссии. Рождение антипротестного разоблачительного мема #онижедети никак не мешает тому, чтобы ситуация разворачивалась таким образом снова и снова.

Бархат в металле
Сама неопределенность повода делает его и более долгосрочным. Реакцию на разовое событие – выборы, рокировку, убийство, арест – проще исчерпать. Мертвого не вернуть, голоса не пересчитать (да они и правда за власть). Неопределенный политэкономический повод – а у них дворцы – создает ситуацию, которую труднее завершить или отложить до следующего раза.

Власти, которая поставила задачей доказать, что она справляется с бунтом лучше, чем несчастный последний император, приходится искать очень точный путь между решительностью и чрезмерным насилием. Николай II, Янукович плохи тем, что устранились в решительный момент, проявили слабость, безволие, трусость. Мы так не поступим. Но тактика любых революционеров состоит в том, чтобы под идею решительной защиты страны власть втянулась в обмен умножающимися актами все более жестокого насилия со все большим числом собственного народа. Асад проявил решительность, это пока спасло его, но не спасло полстраны от разрушения. Первая кровь сделала Евромайдан практически необратимым. Нерешительность Николая II в феврале 1917-го, возможно, имела причиной решительность, проявленную им же в январе 1905-го, которая привела к революции.

Если недовольство чужими дворцами – так себе повод для революции, то ответ на чрезмерную жестокость – вполне легитимный и четко очерченный повод. Властям придется искать ту грань, где увеличение цены протеста для населения не превращается в стимул к нему: непростая задача.

Интересно, что в центре этого потенциального круга насилия находится либеральный чиновник, которого часто обвиняют в нерешительности и безволии. Выбор Навальным Медведева в качестве цели многим кажется двусмысленным и малодушным: попробовали бы они это с Путиным или в мечети «Ахмат». Но если отвлечься от идеи, что на улицы выплеснулась внутриэлитарная борьба или что улицу втянули в дискредитацию премьера, то выбор Медведева очень действенный по части влияния на целевую аудиторию.

Протест, сконцентрированный вокруг вроде бы не самой неприятной фигуры Медведева, призван преодолеть раскол внутри недовольных режимом. Одни давно жаждут как можно скорее демонтировать его целиком, другие предпочитают дать шанс внутренним либеральным силам и прочим «контрэлитам» его плавно реформировать. Но если либеральный Медведев становится источником репрессий, поводом полномасштабного запуска репрессивной машины, это различение снимается. Раз самый высокопоставленный внутрисистемный либерал оказывается причиной разгонов, жестоких задержаний и суровых приговоров, то разделение на хороших и плохих, близких и далеких среди представителей режима снимается: все плохие, все чужие.

Это отдаленно напоминает старую тактику русских революционеров – уничтожать либеральных и современно мыслящих чиновников, чтобы ускорить деградацию и падение режима. Как ему не пасть быстрее, когда уже ни на кого внутри вовсе нет никакой надежды. Здесь то же, но без жертв.

Протесты не только предсказуемо уменьшат аппаратный авторитет Медведева внутри системы, но на время укрепят его положение снаружи. Пока система работает так, как она привыкла, отставка не может быть следствием протеста: Путин никого не увольняет под давлением заграницы или улицы. На какое-то время результат протестов будет обратным.

Да, Медведев стал источником проблем для высшей бюрократии (по крайней мере таким его сделал Навальный). Но он теперь оказался на переднем краю борьбы власти за стабильность, за права выбирать курс, темп, кадры в тиши кабинетов и без соавторов. Если противник – оппозиция, Госдеп, улица – пробуют систему на прочность на Медведеве, его прочность надо крепить.

Внутриэлитарная борьба в переходный период, который начался с открытием кампании президентских выборов последнего срока, неизбежно должна была выплеснуться наружу, в том числе на улицы. Соперникам и сомневающимся нужно показать, что за тебя или против твоих соперников вон сколько народу. Нынешний протест показывает, что использование давления улицы для решения дворцовых проблем угрожает всей системе: риски перевешивают любые успехи. Опасности для всего режима тут таковы, что вряд ли можно всерьез считать, что Навальный, в третий раз после Болотной и московских выборов подтвердивший звание главного оппозиционера, – это персонаж написанного где-то наверху сценария.

Это делает ситуацию яснее, но не проще. Мы привыкли требовать ответственности у власти, но, пережив (хотя и не полностью осознав) опыт столетней давности, невозможно не требовать того же и у ее оппонентов, тем более революционеров. На знаменательном сайте Михаила Зыгаря Project1917 день за днем можно читать участников событий 1917 года, как если бы тогда тоже были соцсети. В эти дни они там радуются, ликуют, сомневаются, негодуют в адрес прошлого. Читая самих по себе этих поэтов, гимназистов, художников, студентов, журналистов, благородных офицеров и самоотверженных домохозяек, невозможно не быть на их стороне. Этому мешает одно: мы знаем, что было дальше. Отказаться от этого знания даже из самых лучших побуждений – значит предать всех этих замечательных людей, тогдашних и нынешних.