Дьинээх саа.

Вот, состряпал на выходных, вместо посадки помидор.



Уолан


Конец августа – самое благодатное северное время. Днями с безоблачного пронзительно-синего неба ещё вовсю сияет северное солнце, а ночь, хоть и сковывает под утро берега ручейков тонкой корочкой льда, но несёт долгожданную прохладу и даёт выспаться в тёплом ватном спальнике, без назойливого комариного гула и вездесущей мошки. По берегам болотцев краснеет кислица, сапоги аж чёрные от раздавленной голубики, а склоны небольших сопок усыпаны умытыми утренней росой маслятами. Ещё совсем немного, и созреют брусника с клюквой – основные ягоды северян, на заготовки которых выезжают семьями, рабочими коллективами и школами. «Эх, а ведь всего через неделю на учёбу» - про себя вздохнул Ерёма, с грустью оглядывая буйство рыжих красок тайги, открывшейся с высоты перевала.

Лето 1985 года выдалось насыщенным. По окончании девятого класса отец турнул сына рабочим в геологическую партию: мол, раз хочешь быть геологом, так понюхай почём фунт лиха. Засунул по блату в такую дырень на границе с Магаданским краем, что выбираться оттуда нужно было чуть ли не неделю на всех видах перекладных – от самолёта до вездехода. Этим, собственно, Ерёма и занимался в настоящий момент, едва успевая закрывать лицо от летящих в давно разбитое окно из под гусениц ГТДэшки кусков грязи. Дизелист Мишка, коренастый бич-алкоголик лет 30-ти, с головы до ног покрытый многослойной штукатуркой из соляры, отработанного масла и пота, беспрестанно матерясь, вторые сутки дёргал фрикционы, гоня танкетку по проделанной когда-то давно трелёвщиками таёжной дороге. Из-за рёва движка, лязга траков и грохочущих в кузове поддонов с образцами керна, разговаривать было невозможно, и Ерёма предавался мечтам о скорой встрече с домом, одноклассниками, и Юлькой с параллельного. Мечты о последней занимали существенную часть его мечтаний, и он пытался представить себе их встречу во всех возможных вариантах. За два месяца работы в полях Ерёма возмужал, руки наросли рельефом, а мозолистые ладони так и просились подержаться за нежные девичьи пальчики.

С перевала танкетка покатилась легко, как вдруг сквозь грохот прорвался глухой хлопок, и вездеход всей своей массой ринулся вниз. Мишка, тянувший оба фрикциона на себя, с комично-удивлённым выражением лица смотрел на быстро приближающуюся стоящую под горкой крепкую лиственницу в два охвата.

- Скорость! – заорал Ерёма, уже знакомый с основами вождения старенького отцовского Москвичонка, и инстинктивно скрючился на сидении в ожидании удара, закрыв голову раками.

Спасла его глубокая колея, огибающая лиственницу справа. Вездеход выскочил из неё перед самым деревом и удар пришёлся в Мишкину сторону. БАХ! Машина подпрыгнула, и её развернуло на 90 градусов, сверху по крыше заколотили тяжёлые сломанные ветки. Ерёма хорошо приложился правым плечом в железный борт торпеды, и содрал затылок о выступающий тумблер. Плечо онемело, а по ушам и за шиворот потекли горячие струйки крови.

- Япппонский городовой, - застонал, разгибаясь, Ерёма, - ни хрена себе полетали!
- Ух, бля! Живой, малец? – почему-то снаружи раздалось оханье Мишки.
- Живой вроде… - пробормотал Ерёма, безуспешно пытаясь сжать непослушные пальцы правой руки, - ты то как?
- Да я выпрыгнул на хрен! – сказала появившаяся в дверном проёме голова с разбитым носом и полной копной рыжего мха на волосах. - Только вот ногу подвернул.
- Что это было?
- Похоже, тормозная лента лопнула! А хрена ли – техника говно! Говорил я, что нужно новую получать, эта сезон не протянет: нет – всё давай, давай, работай! Козлы дохлые твои геологи! Вот я в прошлом году с золотарями работал – там техника!!! О, ты чего, головку раскровянил? Не трясись, ща посцу тебе на бошку, мигом заживёт.
- Да пошёл ты! – беззубо отозвался Ерёма, уже привыкший к постоянным Мишкиным подколкам. – Чего делать-то будем?
- Ща разберём, посмотрим! Жрать готов пока, тля лобковая!

Рука жутко ныла, но немного ожила. Ерёма, поставив вокруг костра четыре открытые банки гречневой каши с тушёнкой, пошёл в распадок за водой. Миновав склон, поросший крупной голубикой, чуть не увязнув в намытой наледью грязевой проплешине, он, наконец, достиг чистого, зубодробительно холодного ручейка. Баюкая больную руку, кое-как разделся до пояса, ополоснулся, любуясь на наливающийся огромный синяк во всё предплечье, и, стиснув зубы, аккуратно промыл голову от крови, после чего, не одеваясь, с котелком воды, бодро попёрся обратно. Однако, подойдя к проплешине, Ерёма замер. Ноги предательски задрожали, а сердце заныло так, что о руке он вмиг забыл. Рядом со следами его сапог шли чёткие, свежие отпечатки медвежьих лап. Нет, медведей Ерёма, конечно, видел в эту поездку, но всё как-то издали. Следов тоже хватало, но чтобы вот так, прямо за тобой шёл Хозяин тайги?! Было ясно, что медведь совсем рядом, возможно, что даже за спиной, метрах в десяти. Бежать? Куда? Вниз? Вверх? Орать? Он так бы и пребывал в ступоре, если бы слева вдруг не хрустнула ветка.

- ААА! – заорал Ерёма, и, запульнув котелком в сторону раздавшегося звука, полетел по поляне вверх с недоступной для чемпионов мира скоростью.

- Ми! Ми! Миха! Там! Там МИ! Ми! Миха! – «давал петуха» сорванным голосом Ерёма, подбегая к вездеходу.

Сообразительный бичара уже стоял на броне с ракетницей в руках. Ерёма, зачем-то схватив один из гаечных ключей, валяющихся на земле, тоже мигом вскочил на борт, и спрятался за Мишкину вонючую спину.

- Я за водой! Обратно! А там!!! Прямо на меня! – сбивчиво причитал Ерёма. - Ух, ёёёё!!!

Простояв так минут пять, команда, не слыша звуков преследования, немного успокоилась.

- Ушёл, видать, - констатировал, в итоге, тёзка Хозяина. – Дым костра учуял, людьми пуганый. Да и на фиг ты ему сдался, дрыщ прыщавый? У него сейчас еды полно. Там ягода, небось, была?
- Ага, голубики заросли целые!
- Ну вот, мишка там и пасся, ты его не заметил, скорее всего. А он и пошёл за тобой посмотреть, что за хер наглый такой по его поляне шарится. Всё, слезай: тушёнка уже подгорела, наверное. Без котелка из-за тебя остались, змеёныш дохлый. Будешь в кружке мне чифир варить.

День вступал в свои права. Солнце палило, Мишка гремел ключами в жерле вездехода, а Ерёму, несмотря на пережитое, после обеда стало клонить в сон. Забравшись от греха подальше в кабину, он задремал…

… Снился ему Юлькин двор. Проходя мимо её пятиэтажки, Ерёма обнаружил у себя в руках два спальника. Войдя во двор, он уселся на краю песочницы, и стал ждать свою принцессу. Та незамедлила появиться, и вскоре они уже ворковали, сидя друг против друга. Откуда ни возьмись, вдруг появился её отец, принёсший палатку и ботинки с триконями.

- Там холодно будет, - назидательно произнёс он, - спальники надёжные?
- Сам проверял! – похвалился Ерёма. – Вкладыши я новые взял, не волнуйтесь.
- Ладно, береги её там! – напутствовал отец, и испарился.

Юлька наклонилась, чтобы разобрать связку ботинок, и в вырезе желтоцветкового платья Ерёма увидел острую девичью грудку. Сердце бешено заколотилось, и руки сами потянулись к ней, как вдруг всё полыхнуло фиолетовой вспышкой, и Ерёма обнаружил, что тянется к чумазому якутскому пареньку лет 10-12, одетому в грубо пошитые вручную брезентовые штаны, заправленные в измазанные болотной тиной резиновые сапожки, замызганную ковбойку и меховую безрукавку, накинутую поверху. Его круглое лицо было спокойным, хотя глаза хитро смеялись, вступая в контраст с крепко сжатыми губами. В жёстких, торчащих ёжиком волосах запутались хвоинки, чумазой левой рукой он опирался на край песочницы, а окровавленная правая рука была прижата к сердцу, и из-под пальцев с цыпками сочилась кровь. Ерёма испуганно отшатнулся.

- Ты меня не бойся, – бесцветным голосом произнёс Мальчишка, не разжимая губ. – Я скоро уйду.
- Не бойся? - ошарашено закрутил головой Ерёма, отгоняя наваждение. – Что за кровь, откуда?
- Неважно, - казалось, что голос возникает где-то позади мальчика и, огибая его, нашёптывает Ерёме прямо в уши. - Ты это… помоги отцу моему. А то он запьёт совсем.
- Что за ерунда? Какой отец? Ты кто?
- Мой отец, Степан Кыреев. Я – Уолан.
- Уолан? Это имя?
- Да, имя. У меня мало времени. Эй, задохлик! Дай отвёртку большую, крестовую под водительским сидением.
- Отвёртку?!

- Кардан тебе в жопу, шакал ссученый! Спишь что ли, тля? Ща я тебе такого подсрачника заряжу!
- Да, сплю, - очнулся Ерёма. – Сейчас подам, Миш, секунду.

- Херово наши дела, дрочила! – констатировал Мишка, когда Ерёма протянул ему отвёртку. – Ленту новую надо, ещё и ленивец правый лопнул. Придётся за помощью шкандыбать. Эй, ку-ку, ты чего задумался опять, дохлый?
- Что? Да, чёрт, сон какой-то дурацкий приснился – очнулся Ерёма, прокручивая в голове это странное, красивое имя Уолан. – Далеко топать?
- Да тут, километров через пятнадцать стойбище есть якутское, я им как-то продукты забрасывал. Если повезёт, то там машина есть, до посёлка докинет.
- А если нет?
- Пёхом пойдём. До трассы километров 40 осталось, за два дня доберёмся. Что зенки лупишь? Собирай продукты давай, до темноты к стойбищу успеть надо.

 

Поначалу злой, как уронивший на ногу гантель учитель физкультуры, Мишка молча топал впереди и лишь огрызался на робкие попытки Ерёмы заговорить, но понемногу лёгкий шелест тайги, пение птах и чудесная погода растопили защитную стену, которой тот обычно отгораживался от людей, и полились рассказы про таёжную жизнь. Ерёма был поражён тем, каким разным умеет быть этот человек, каждую зиму проводящий за решёткой ЛТП, и доставляющий немало проблем своими запоями и чудачествами, граничащими с преступлениями, постоянно меняющемуся начальству. На дорогу к стойбищу повернули уже под заходившее солнце. Ощутимо повеяло холодом и Ерёма начал волноваться по поводу ночёвки, ведь спальники остались в вездеходе…

- Стой! – вдруг тормознул Мишка. – Где-то машина работает! Вон там, справа, туда, бегом!

И точно: вскоре они, запыхавшись, выскочили на полянку, где стояла работающая «шишига», возле которой толпилось человек шесть якутов.

- Молчи, - предупредил Мишка, - я буду говорить. Если пьяные, то хер знает, что учудить могут. Это их территория.

Он не ошибся, якуты были выпившие, ещё и все повально с ружьями. Ерёму всего затрясло от страха, а Мишка, широко улыбаясь, шагнул им навстречу.

- Дорообоо, дорообоо! – залопотал, подходя, самый мелкий. – Чё идём? Куда?

Пока Мишка объяснял ситуацию, Ерёма, насколько это было возможно в сгущавшихся сумерках, рассматривал остальную группу. Ему показалось, что народ возвращался с охоты: сапоги были мокрые, перемазанные, лица и позы уставшие. Тем временем, мелкий якут позвал остальных, и те окружили Мишку, не обращая на Ерёму никакого внимания. «Не сделать ли ноги, пока не поздно?» - успел подумать он, но тут Мишка вышел из толпы и махнул Ерёме рукой.

- Повезло, ебиндранат! Машина сейчас за топливом и продуктами в посёлок пойдёт, я с ней поеду. Останешься здесь ночевать, я завтра приеду с запчастями. Посёлок то тебе совсем не по пути.
- Не-не, - возмутился Ерёма, - я с тобой! На кой хрен они мне сдались! Они же пьяные все! Или ты там, в посёлке забухаешь, а я что – до октября здесь сидеть буду, ждать, когда все остальные обратно поедут?
- Не забухаю, денег и водки здесь нет ни у кого сейчас. Да и я знаю, кто твой отец, за тебя мне бошку в два счёта открутят. А якуты нормальные, я думал, хуже будет. Да не сцы ты так, детей они не едят, и водка у них кончилась. В кузове околеешь, пока доедем, а в кабине всего одно место: на коленках тебя держать – на хер мне не надо. Я им сказал, что ты сын начальника партии нашей, геологической, они его хорошо знают, не обидят.

Так, после примерно двухкилометровой тряски в кузове «шишиги», Ерёма оказался в якутском стойбище, представляющем собой небольшой, одноэтажный, округлый деревянный барак, обитый железом (от медведя – догадался Ерёма), и ряд небольших хозяйственных пристроек. Местные горланили на своём языке, в большом количестве содержащим русский мат, снуя в барак и обратно, и на Ерёму никто не обращал внимания, кроме сопливой малышни. Дрожа от наступившего холода, и сжимая в кармане штанов оставленную Мишкой ракетницу, он, под чутким наблюдением двух якутских ребятишек, слонялся по стойбищу, разглядывая лошадей в загоне и разбросанные повсюду оленьи рога с костями. Наконец, из барака высунулась какая-то бабка:

- Э-э-э, нуучча! Кельманна! Ас, ас, – заголосила она, показывая рукой на свой рот.

Немного понимавший якутский язык, Ерёма понял, что его, русского, зовут к столу. Приложившись о низкий косяк больным затылком, он, как только резь в глазах от боли успокоилась, разглядел в освещённом свечами полумраке большую чугунную печь и широкий стол, за которым сидели якуты. Было смрадно и душно, воняло алкогольными парами, но после уличной холодрыги это казалось спасением. На столе дымилось варёное мясо с картошкой, по кружкам был разлит кислый кумыс, в котором плавали мухи и непонятного происхождения волосы. «А, где наша не пропадала!» - решил Ерёма и, выковыряв ложкой органику из кумыса, принялся за еду.

Обстановка за столом была мрачная, редкие разговоры заканчивались, едва начавшись. Не выдержав, Ерёма решил развеять атмосферу.

- Как охота? Убили кого-нибудь?

Якуты с непонимающими лицами уставились на молодого оратора. Первым заговорил мелкий якут, который подходил к ним с Мишкой на поляне.

- Тут русский мало знать. Я, ещё Сулустан, - он кивнул на здоровенного мужика, молча глядящего в стол. – Говори, однако, перевод могу.
- Как охота, спрашиваю? Вы ведь на охоту ездили, да?
- Не, охота рано ещё: зверь тайга далеко сидит, гнус нет, еда есть. Осень – охота.
- А откуда вы тогда на машине?
- Человек искали, мальчик. Вон его сын, - он снова кивнул в сторону Сулустана. – Младший самый, жалко. Позавчера пропал. Медведь утащил, думаю.
- Как медведь утащил? – вытаращил глаза Ерёма
- Озеро здесь недалеко, там карась живёт, шибко много. Поехали сеть, дети с нами, играли что-то. Вечером медведь пришёл, детей пугал, они к нам, один не успел. Мы ружья брать, за медведем. Пьяные, стрелял, однако, темно, ушёл медведь. Уолан нет.
- Как Вы сказали? УОЛАН? – Ерёма моментально покрылся испариной. Ему тут же вспомнилось странное дневное сновидение, о котором он уже успел позабыть за всеми перипетиями этого дня.
- Уолан, да, - повторил ничего, к счастью, не понявший Василий (так звали мелкого, как позже узнал Ерёма). – Хорошее имя. Жалко, если не найдём.
- А… подождите… его отец… - в голове у Ерёмы всё поплыло, - как его зовут?
- Сулустан же. Степан можно зови, так русский говорят.

Потрясённый Ерёма замолчал. Что это ещё за хрень собачья? – крутились мысли в его голове. Что за сны дурацкие? Как этот Уолан, чёрт его возьми, залез ко мне в башку? И ведь он взаправду есть, я же не сплю сейчас? Вот рука болит, каждый стук сердца в затылке ноющей болью отзывается… не, на фиг: только этого не хватало – свихнуться в молодые годы. Только жить начал, едрить твою налево. Надо выйти, воздухом подышать, а то, может, дурман какой здесь?

– Что-то мне нехорошо, можно я на улице побуду? Спасибо бабушка, всё было очень вкусно! – пробормотал Ерёма враждебно глядевшей на него бабке и пулей выскочил в звёздную темень.

Он стал уже конкретно «давать дуба», когда посиделки якутов закончились, и они, дружно выйдя помочиться, стали готовиться ко сну. К нему, дрожащему в стороне, неожиданно подошёл огромный, как медведь, Сулустан.

- Завтра с нами ходить. Нужен человек, – прогудел отец Уолана.
- Конечно, какие вопросы, - тут же согласился Ерёма.

Спать ему предложили в бараке, но Ерёма вежливо отказался, поскольку перспектива всю ночь ворочаться посреди спящих на нарах вповалку местных жителей отнюдь не казалась радужной. Злобная бабка выдала ему свечку, замызганный ватный спальник, оленью шкуру, и молча указала на один из сараев. Кое-как раздвинув бензопилы и канистры с топливом на полке, Ерёма, не рискнув залезть в грязный спальник, улёгся поверх него, и накрылся хоть и вонючей, но вполне мягкой оленьей шкурой. Мысли не покидали его, никак почему-то не давала покоя попытка вспомнить фамилию Уолана и его отца: та казалась какой-то до боли знакомой. Господи, наконец, неожиданно для себя помолился он, измучившись, - прошу тебя! Дай мне эту ночь поспать спокойно! Бог милостив к детям, и вскоре скрючившийся под шкурой Ерёма уже сопел во все дырочки.

На это раз ему приснилась старая таверна. Средь массивных деревянных столов и лавок, залитых скользким, липким пивом, их компания мушкетёров поднимала бокалы за короля, почему-то распевая при этом пионерские песни. Было задорно и весело, как вдруг в помещение ворвались гвардейцы. «Шпаги наголо!» - воскликнул Ерёма, и, ощутив в руке шершавую рукоять тяжеленного старинного оружия, ринулся на врагов, прыгая по столам. Рядом с ним скакал лучший друг Олежка, впереди чёрной молнией с громким лаем нёсся Тяпка, домашний пёс неизвестной науке породы. Ерёма уже замахнулся, чтобы наотмашь ударить по железной кирасе ненавистного гвардейца, как вдруг сзади по затылку шандарахнуло чем-то тяжёлым. Кубарем скатившись со стола, он полетел на пол, но тот всё время удалялся. Махая руками и ногами, Ерёма пытался поймать равновесие в полёте, но его кружило и кружило так, что вскоре он перестал различать низ и верх, лево и право. Тут же понял, что его засасывает в огромную воронку. На её дне вдруг появился свет: там кто-то был, кто-то звал его. Вращение прекратилось, и Ерёма теперь просто парил, пытаясь разглядеть того, кто внизу. До предела напрягши зрение, он увидел, что возле большой лиственницы со старым костровищем около корней сидит Уолан. Одной рукой тот указывал на крону дерева, а в другой держал что-то блестящее.

- Что? Что ты мне показываешь? Я не понимаю! – закричал Ерёма изо всех сил
- Возьми это себе. Спасибо, что отозвался! – всё тем же шёпотом-ветром проник в уши Ерёмы ответ мальчика. Уолан улыбнулся во весь рот, помахал рукой и исчез.

Вместо него вновь появился грязный, заплёванный пол таверны, и Ерёма рухнул на него спиной, ощущая как все его кости раскалываются на мелкие кусочки. Битва была кончена, гвардейцы победили. Голова Ерёмы была вывёрнута набок, и он видел трупы своих товарищей с ходившими по ним чёрными сапогами ненавистных врагов.

- Добивай раненых! Пленных не брать! – послышался голос их командира.

Ерёма не мог пошевелить ни единым членом, и единственным способом выжить было решение притвориться мёртвым. Набрав полную грудь воздуха, он замер. Звон шпор, отзываясь в затылке, был всё ближе и ближе. Наконец, гвардеец остановился, и Ерёма почувствовал на себе его взгляд.

- То ли жив, то ли мёртв, - раздался голос негодяя. – Дай-ка я его проткну на всякий случай!
- Не-е-е-е-т! – закричал Ерёма, и тут же почувствовал, как обжигающая ледяная сталь клинка медленно прошивает его сердце.

 

- Чего орёшь так? – удивлённо заглядывал в дверь сарая Василий. – Дома слышно!

Ерёма вдруг очнулся и осознал себя сидящим на полке сарая. Обе руки были прижаты к сердцу, боль из которого медленно отступала.

- Ох, сердце болит? Иэдээн буолбут, однако, доктор надо! – забеспокоился Василий. – Белый ты весь.
- Не-не, - начал понемногу отходить Ерёма. – Я в порядке, сейчас выйду. Всё хорошо, не волнуйтесь.

Оказалось, что ночью шёл сильный дождь, и всё вокруг парило от начинающего припекать солнышка. Позавтракав горячими свежеиспечёнными якутскими лепёшками с вкуснейшим домашним маслом, и получив сухпай, народ вышел на улицу. Якуты одевались, подпоясывались, осматривали ружья. Ерёма впервые видел столько разного оружия и с любопытством наблюдал за тем, как клацают затворы, попутно выясняя у Василия, как называется тот или иной ствол. Особенное удивление вызвал необычно длинный карабин Сулустана.

- О, хороший винтовка, трофей, однако. Отец его раньше стрелял, снайпер, фашистов бил. Война его забрал, – объяснил Василий.

И тут Ерёму осенило!

- Так Вы Кыреев, да? – воскликнул он, обращаясь к Сулустану. – Нам же про него в школе рассказывали: снайпер Егор Кыреев!
- Кыреев, - с достоинством подтвердил Сулустан Егорович. – Отца не помню, маленький был. Дьёгур правильно имя. После войны его атас… как это? – друг, однако, его эта карабин давал мне. Шибко отец его любил, только патроны мало.
- А можно подержать? – восторженно попросил Ерёма, и долго гладил вытертое ложе, целясь в верхушки деревьев. Но пора было уже идти, все ждали только его.
- А если медведь? У меня ведь только это, - спросил Ерёма, показывая Сулустану свою ракетницу и два выстрела к ней, втайне надеясь, что его тоже снабдят ружбайкой.
- Пойдёт! Сам медведь не стреляй, мимо будет. Перед, перед ним, ноги стреляй! - показывая в землю, объяснил тот.

Вот жлобы, блин, ружбайку пожалели! - дулся Ерёма, шагая за спиной могучего Сулустана. Ну ничего, тут же он успокаивал себя, может, вечером дадут пострелять: я ведь не отлыниваю от поисков. Через часок группа вышла к довольно большому озеру. Место было обжитое: оборудованное костровище, стол из небольших лиственничных стволов, чурбачки, гора пустых жестяных банок и бутылок из-под водки. На нижних ветках деревьев сушились сети. Пока Ерёма озирался, Сулустан уже раздал всем команды и подошёл к нему.

- Далеко не ходи: тайга, опыт мало. Мы тут всё смотрел, но вдруг. Ищи много веток, деревья лежат. Там медведь добыча хранит. Выстрелы слышишь, сюда иди, ждать нас. Вот так ищи, - Сулустан показал пальцем зигзаги вокруг озера.
- Ясно, - ответил Ерёма, и с тоской посмотрел на удаляющуюся цепочку якутов.

Охренеть конечно: оставить чужого безоружного ребёнка одного, в тайге. Спасибо за гостеприимство! Иди, ищи медвежье логово! Ага, побежал! – с такими язвительными мыслями Ерёма побрёл от озера к ближайшей сопке. Но уже скоро его тоска развеялась. Мягкий мох пружинил под ногами, справа, тяжело хлопая крыльями, поднялся глухарь, прямо перед Ерёмой из-под кочки выскочил и, смешно подпрыгивая, поскакал прочь зайчонок.

Сказать по правде, Ерёма обожал тайгу. С детства, благодаря родителям и жизни в посёлке на краю города, Ерёма не мыслил себя без леса, костров, грибов и ягод. Тайге и костру доверял он свои детские и юношеские мечты; распевая во весь голос бардовские песни родителей, ходил в морозы зимой по снегу подкармливать белок; его не раз поломанные лыжи избороздили окрестные сопки, а кривые колёса велика знали каждую норку небольших сусликов, называемых здесь евражками. Так и сейчас: всё плохое быстро сдуло, как ветерок разгоняет дым костра, остались лишь он и великое, упрямо сопротивляющееся лютым заполярным морозам, наполненное жизнью зелёное море.

Завалов, описанных Сулустаном, пока не встречалось. Метров через пятьсот Ерёма вышел к ещё одному небольшому полузаросшему озерку и невольно восхищённо матюгнулся – берега были покрыты гроздями смородины, кусты под их тяжестью сгибались до самой воды. Грех проходить мимо такого богатства, наберу-ка я маме ягоды, - решил он, и, опростав рюкзак, полез в воду, которая доходила почти до края болотников. Держа в одной поднятой руке рюкзак, второй Ерёма обрывал эти волшебные грозди, добрую половину тут же отправляя в рот. Жмурясь от удовольствия, он набрал полрюкзака за каких-то десять минут, и уже решил выбираться, как вдруг в проплешине между кустами увидел старое костровище между корней большой лиственницы. Какое-то воспоминание пролетело в его голове, Ерёма подался было вперёд, схватившись правой рукой за куст смородины, но тут же поскользнулся на скользком иле и рухнул в воду лицом вперёд.

- Твою ж мать, а! – ругался он, бултыхаясь в дурно пахнущей, стоялой воде. - Вот идиот! Ягодки, ишь ты, захотелось! Гадство, ещё и нос разбил!

Мокрый и грязный, он выбрался на берег и, волоча рюкзак, на карачках пополз к лиственнице. Прижавшись спиной к стволу, пострадавший запрокинул голову, чтобы остановить кровотечение из носа, и окаменел. На высоте двух человеческих ростов из ветвей выглядывала безжизненная детская рука.

Сложно сказать, сколько времени Ерёма провёл в ступоре. Он просто сидел и смотрел на эту маленькую ручку. Страха почему-то не было.

- Ну, здравствуй, Уолан, - прошептал Ерёма, откуда-то совершенно точно зная, что тот мёртв, иначе бы не приходил к нему во сне. - Вот я и нашёл тебя…

Спешить было некуда. Понимая, что поисковики ушли далеко, и его выстрелов из ракетницы никто не услышит, Ерёма, сбегав за вещами, вытряхнутыми из рюкзака, разжёг костерок и стал сушиться, попутно беседуя вслух с Уоланом.

- Это что же такое получается, а? Нет, я знаю, конечно, что такое бывает: мне отец про Вольфганга Мессинга рассказывал. Он на его представлении как-то был в молодости, тот там такие вещи делал – закачаешься. Сны зрителей рассказывал, про людей мог всё сказать по фотографии, про болезни там, про всю фигню. Это что, я как Мессинг теперь, получается? – спрашивал он у покойного мальчишки. – Ну и что мне с этим делать? Я же комсомолец, ты пойми! И вот ещё - как ты меня нашёл то? Рассказал бы хоть, как ты в мозги лазаешь. Почему, кстати, именно я? Что, других людей в округе мало? Подожди… так ведь ты наверняка по-русски не умеешь, как же со мной разговаривал? Или ты в интернате учишься?

В ходе такой неспешной беседы Ерёма немного обсушился, подкрепился лепёшками со сгущёнкой, и, кряхтя, полез на дерево. Тело мальчика лежало на втором ярусе веток, лицом вниз. Покойников в своей жизни Ерёма уже видел, неоднократно побывав на похоронах многочисленной родни, и даже покончившего с собой одноклассника, поэтому вид мёртвого тела не пугал его. Бросать Уолана на землю будет неправильно, решил Ерёма, и рискнул ремнём привязать его руку к своей ноге, чтобы затем плавно опустить тело с дерева, держась самому за нижние ветки. Ища место, чтобы развернуться на дереве, Ерёма вдруг заметил кровь на стволе и дырку от пули.

- Батюшки-святушки! Так это же тебя свои пристрелили! – похолодев, вдруг догадался он. – Вот это ни фига себе история! Точно, они же шмаляли по медведю, идиоты пьяные, вот и зацепили тебя. Ох, беда, беда…

Достав из кармана ветровки перочинный ножик, Ерёма выковырял из ствола сплющенную пулю.

- Вот что ты мне показывал, бедняга, - понял Ерёма, припоминая свой сон во всех подробностях. – Ну, надо же, беда какая случилась, а? Как же они тебя подстрелили-то, дурачьё?

Покачавшись немного на ветках, Ерёма всё понял. Наслаждаясь запахами и жизнью тайги, он и сам не заметил, как немного поднялся на склон сопки, большое озеро блестело чуть ниже. Скорее всего, подумал он, якуты стреляли поверх деревьев, даже не подозревая, что Уолан может быть на этой высокой лиственнице. Вот такие дела, снова вздохнул Ерёма, и, усевшись поудобнее, принялся ногой сталкивать привязанного мальчика с ветки. Операция по стаскиванию покойника прошла успешно, и Ерёма, аккуратно спрыгнув, стал думать, что делать дальше. Оставлять мальчика здесь было рискованно, поскольку Ерёма боялся второй раз не найти это место, да и здешний медведь мог прийти на мертвечину. Повздыхав, он вытряхнул с такими приключениями добытую ягоду, повесил рюкзак спереди, вырубил себе посох для равновесия, и, взвалив не такое уж и тяжёлое, как оказалось, тело Уолана на плечо, потопал в направлении большого озера.

Чтобы не переться по бурелому, Ерёма взял правее, где, как он успел заметить с высоты веток лиственницы, было чуть менее лесисто, и виднелись проплешины. Периодически перекидывая уже начинавшее пахнуть тело с плеча на плечо, Ерёма, морщась и проклиная свою незадачливую судьбу, упорно продвигался вперёд. Пройдя очередную полянку, он решил передохнуть. Спустив Уолана с плеча, Ерёма обернулся, чтобы оценить проделанный путь и замер. Позади него, метрах в тридцати, на противоположном краю поляны, приподнявшись на задних лапах и мотая башкой, принюхивался крупный медведь.

 

- Ну, вот и всё! – опустошённо подумал Ерёма. – Это конец. Отсюда нам не уйти…

Тем временем, опустившись на четыре лапы, медведь, по-прежнему нюхая воздух, грузно пошёл на запах добычи, наполовину скрываясь в траве. Ерёма уже сунул руку в карман за ракетницей, как вдруг всё тот же знакомый тихий шёпот проник ему в уши:

- Нет. Подними шест над головой и кричи. Громко кричи, как можешь.

Неосознанно повинуясь, Ерёма дрожащими руками поднял свой посох и заорал во весь голос:

- ВОН! ВОН, сука! Не дам!

Медведь остановился, и вновь приподнялся на задние лапы. Ворочая головой, он своими маленькими, чёрными глазками словно оценивал Ерёму.

- Уйди, бля, слышишь? По-хорошему уйди! – продолжал орать Ерёма, уставившись в шевелящиеся ноздри зверя. Ноги подгибались от страха, но в груди откуда-то появилась и росла какая-то спокойная злость. – Мой мальчик! Уолан – мой, слышишь? Мне ещё жить! Пошёл вон! Прошу тебя!

И тут случилось чудо. Медведь, рыкнув, вдруг плюхнулся на лапы, после чего недовольно ворча, мотнул головой, и, смотря в сторону бывшей добычи, медленно пошёл в сторону леса. Ерёма обессилено опустился на землю.

- Спасибо! - пробормотал он, глядя в спокойное лицо Уолана…

Добравшись без дополнительных приключений до берега озера, Ерёма, отмыв одну из консервных банок, ещё несколько часов провёл в одиночестве, распивая из неё обжигающий сладкий чай. Он очень устал, и только мысль о бродившем неподалёку медведе, не давала уснуть. Нет, так дело не пойдёт, решил он, и пульнул всё-таки вверх ракету. Как ни странно, но его услышали: первым пришёл запыхавшийся Василий. Увидев тело Уолана, он устроил такую пальбу, что вскоре сбежались все остальные. Осовевший Ерёма по десятому разу рассказывал историю обнаружения мальчика, умолчав про лиственницу и пулю, подспудно понимая, что так просил Уолан. Один из якутов побежал в стойбище за машиной, а Ерёма повёл Сулустана и ещё нескольких незадачливых стрелков к смородиновому озеру. Немного поплутав, старательно обходя при этом, как оказалось, хорошо виднеющуюся от озера лиственницу, он вышел к тому месту, где залазил в воду для сбора ягоды.

- Вот здесь я его и нашёл! – заявил Ерёма, указав на примятый им куст смородины.

Громко переговариваясь, якуты стали искать кровь и пулю, но Ерёма уже решил, что всё можно спихнуть на ночной дождь. Сулустан молча сел рядом. Его круглое лицо было собранным и печальным, из жёстких и колючих глаз за всё время не выкатилось ни слезинки. Какого это, потерять сына? – внутренне содрогался Ерёма, избегая его взгляда.

- Спасибо! – вдруг произнёс Сулустан. – Молодец, будешь хороший булчут, охотник. Отец твой знаю, тоже хороший человек.
- Он не мой отец, - догадавшись, что Сулустан говорит про начальника геологической партии, произнёс Ерёма. – Это Мишка вам сказал, чтобы вы лучше ко мне относились. Мой отец тоже геолог, только уже в поля не ездит, в управлении работает.
- Э-э, хороший, такой сын сделал, бухатыыр. Мой Уолан хороший был сын.
- А что значит имя Уолан? – немного помолчав, спросил Ерёма.
- Мужчина. Так русский будет. Маленький мужчина. Так и помню…

 

Прошло десять лет.

Попавши однажды в родной город, Ерёма увидел в гостях у родителей начальника партии, в которой провёл такое незабываемое лето. Выйдя с ним на балкон покурить, Ерёма стал расспрашивать того про старых знакомых.

- Да сейчас все разбежались уже, сам знаешь. Финансирования нет, в поля ездят только геофизики, у нас всё законсервировали: вот народ и бежит. Даже уже и не знаю, кто, где сейчас.
- А Мишка? Помните, водителем на вездеходе был?
- А, помню, конечно. Замёрз он года четыре назад. Пьяный, как всегда: в подъезд зашёл, а вот дверь открыть не смог. Так и нашли его утром у двери. Всем любил твою историю рассказывать, про поиски то мальчика. Да, непросто тебе тогда пришлось, а?
- Да ладно, столько лет уже прошло. Я Вам всё равно очень благодарен за то лето: столько всего повидал, пережил. А Степан Кыреев, чей мальчик тогда погиб, он как?
- Да, вроде, тоже умер в прошлом году, как я слышал. Я его лет пять назад видел. Он после того случая вообще пить перестал, хорошим хозяйственником заделался. Один из лучших скотоводов района был, уважаемый человек. Много хорошего людям сделал.
- Да, жаль… мне он тоже очень понравился. Вы в Москве бываете?
- Ну, так, иногда, проездом может.
- Возьмите Сергей Николаевич, мой телефон, обязательно звякните, как будете в Москве. Встречу, поселю, поговорим.

Месяца через три рано утром раздался звонок.

- Еремей Кузьмич?
- Да, он самый, слушаю вас.
- Здравствуйте! Мне ваш телефон дал Сергей Николаевич Гальцев, он был начальником партии геологической. Помните такого?
- Да, конечно помню. С ним что-то случилось?
- Нет, всё хорошо, не переживайте. Меня Егор зовут, Егор Кыреев. Вы в то лето моего брата нашли, Уолана.
- Ох, ничего себе! Да, было дело. Это вас в честь деда назвали? Ваш отец, я слышал…
- Да, в честь деда, я старший сын. А отец умер в прошлом году. Хорошо умер, не болел. До последнего сам ходил, даже на охоте бывал. Просто уснул и не проснулся.
- Земля ему пухом, жаль, искренне.
- Спасибо. Тут вот какое дело – он вам карабин свой завещал.
- Карабин?!
- Ну да, карабин его, Маузер 98-ой. Рассказывал, что вам он тогда очень приглянулся. Так и сказал: когда умру, найдите этого парня со странным именем, отдайте ему винтовку. Хороший охотник, говорил.
- Да какой я охотник? Так, стреляю уток иногда…
- Так вы к нам приезжайте, устроим настоящую охоту. Мы все вам очень благодарны за Уолана. Не найди вы его тогда, до сих пор бы вся семья горевала. Запишите мой телефон, я в правительстве республики работаю, всегда на связи. С разрешиловкой всё организуем, не волнуйтесь…

После разговора Ерёма заварил себе кофе, вышел на балкон, и долго курил. Какая же странная, всё-таки, штука жизнь: ведь зачем-то и кому-то это нужно? - думал он, смотря на небольшой шкафчик, приткнувшийся в углу. В шкафчике, завёрнутая в полиэтиленовый пакет, лежала та самая сплющенная пуля с результатами экспертизы, которую Ерёма сделал ещё два года назад, бессовестно воспользовавшись связями мента-одноклассника. Выводы экспертизы были однозначны: пуля вылетела из немецкого винтовочно-пулемётного унитарного патрона калибром 7,92х57мм, используемых в винтовках Маузер.

На балкон выглянула заспанная Юлька.

- Так и знала, что ты здесь! С самого утра муж за сигарету, ой-ой-ой, - шутливо погрозила она свои нежным пальчиком. – Знаешь, мне какой-то странный сон приснился. Маленький якутёнок сидел под деревом, заразительно смеялся и звал меня приехать на Родину.

 

Благодарствую

"Ночные бредни похмельного якута" - так, да?

 

Спс

Но-но, не здоваться

 

Лет 10 назад, будучи на охоте под Муромом, слышал от местных историю про то, как охотники по пьяни пуляли в лесу из карабинов по банкам, и одной пулей зацепили мальчишку в деревне, находившуюся за лесом. Тогда ещё впечатлился; вот, наконец, удалось рассказик соткать.